Гроза была еще на подходе, когда Сагайдачные возвращались из цирка. Только успели подняться в номер, как сверкнула, грянула, разразилась. Гришу застали у настежь раскрытой балконной двери. Ему было страшно, при вспышках молнии он вздрагивал, но отступать не хотел. Дождевые струи хлестали все размашистее, и Анна крикнула:
— Закрой скорее, Гриша! Комнату зальет!
Но Сагайдачный не разрешил. Обняв сына за плечи, он шагнул с ним вплотную к порогу:
— Так-то, брат. Приучайся.
Все же Анна настояла, чтобы закрыли дверь. Тогда забарабанило по стеклу — сильно, шумно. А в номере сухо, люстра светит матово, ковер под ногами глушит шаги.
Приподнятое настроение и сейчас не оставляло Сагайдачного. Потому ли, что комсомольцы приняли аттракцион на ура? Да нет, к успеху Сагайдачный и без того привык. Иное бросилось ему в глаза — то бескорыстное оживление, каким в этот вечер жили кулисы.
— Как находишь, Аня? Занятный пролог разыграла молодежь!
— Ничего особенного, Сережа. Твой не хуже. И вообще не могу понять: какой был смысл тратить время, расходовать силы ради одного-единственного представления? К тому же задаром!
— Задаром? Ну, знаешь, если так рассуждать. Но спорить не стал. Отвел глаза. И снова пристально взглянул на жену — так, точно делал попытку переубедить себя, опровергнуть в чем-то.
— Ты что так смотришь, Сережа?
— Да так. Говорить, собственно, не о чем!
Отошел к окну. Повторил про себя: «Задаром! Задарма! Ишь ты, все равно как на рынке! А ведь и в самом деле пролог удался молодым. Хорошо придумали, быстро срепетировали. Не то что я. Конечно, аттракцион штука сложная, техничная, ни в какое сравнение не идет с прологом. Но можно ли так долго канителиться? Бумаги сколько перепортил, а все еще не подготовил заявку. Срамота!»
— Сережа, я тебе постелила. Ложись, — послышался голос Анны.
Разделся, лег. Лампу погасил на столике.
— Спокойной ночи, Сережа.
— Спокойной.
Теперь лишь дождевая дробь в окно. И мерное дыхание спящего Гриши. И быстрые молнии, озаряющие потолок. В их фосфорическом свете Сагайдачный мог разглядеть жену: она лежала на соседней кровати и тоже наблюдала за отблесками молний, за тем, как люстра при каждой вспышке кидает тень, переломленную на карнизе.
Снова вспышка. Снова удар.
Тогда-то Анна и приподнялась с постели:
— Какая гроза. Мне страшно. Можно, побуду с тобой?
Легла возле Сагайдачного, прильнула, прижалась. Так уже давно не бывало между ними.
— Гриша спит. А я с тобой. Вдвоем не страшно. Все было правильно, законно. Муж и жена, и жена у мужа ищет защиты. И тесно прижимается к нему. Все было правильно, и, ощутив зовущее прикосновение Анны, Сагайдачный сперва на него отозвался, обнял жену.
— Хороший мой, — шепнула Анна. — Пускай за окном как угодно. Нас не касается!
И в тот же миг Сагайдачный вдруг почувствовал нечто мешающее, нечто такое, что все превращало в неправду, в фальшь. Попытался пересилить себя. Нет, не смог.
— Извини, Аня. Невозможно душно. Ты лежи, а я у окна подышу!
Поднялся, накинул халат. Приотворив окно, различил сплошную дождевую рябь на площади. И ни души. Только раз возник пешеход — один-одинешенек, бегущий сломя голову, как будто спасаясь от погони. Скрылся в темноте.
Со всех сторон темнота. И небо без единой звезды — глухое, льющее, от вспышки до вспышки непроницаемо темное.
Анна приподнялась на локте, метнулась и замерла. Слезы проступили сквозь ее сомкнутые веки.
Лило и за окном, возле которого стоял Казарин.
— Уж и не знаю, что подумать, Леонид Леонтьевич, — обеспокоенно встретила его Ефросинья Никитична. — Жанночка под вечер забегала, предупредила, что заночует, а нет до сих пор. Где задержаться могла?
— Ложитесь спать, Ефросинья Никитична, — предложил Казарин. — Я открою Жанне. Все равно не скоро лягу — бессонница одолевает.
Не зажигая света, раскрыл окно в сад. Пахнуло чистой свежестью, острым запахом мокрых листьев. «Жанна! — беззвучно произнес Казарин. — Жанна!» Дождь подходил к концу. Он уже не был сплошным, распадался на отдельные звуки. Стало слышно, как журчит водосточная труба, как падают капли, стекая с ветвей и листьев. А затем Казарин различил негромкий шорox, приглушенный говор. Пригнувшись ближе к окну, весь обратился в слух.
— Тише! — сказала Жанна (мог ли Казарин не узнать ее голос!). — Тише! А то еще тетя услышит!
— Ну и пускай. Зачем нам таиться, — возразил мужчина.
— Ну как ты не понимаешь, — ответила она укоризненно. — Я хочу, чтобы ты был только со мной. Знаешь, как я обрадовалась, когда увидела тебя. Ты долго ждал? А почему догадался, что я сюда приду?
— Догадался. Что тебе смешно? Почему смеешься?
— Потому что мне хорошо! Какая у тебя рука — крепкая, сильная и вовсе не тяжелая. Я и не знала, как хорошо с тобой!
Беззвучно ступив, Казарин придвинулся еще ближе. Ему показалось, что он видит неясные силуэты. Опять услышал тихий, очень тихий, но счастливый смех. Затем тишина. Быть может, не тишина — поцелуй.
И снова предостерегающее:
— Тише!
— Да не бойся ты, — рассудительно сказал мужчина. — Тетя, верно, спит давно.
— А жилец? Жилец услышать может. Я тебе говорила: артист цирковой, Лео-Ле.