Всегда тринадцать

— Благодарю вас. В поезде мы успели позавтракать. Да и в цирк спешить надо. Ну, а как вы поживаете, дорогая Ефросинья Никитична? Как самочувствие Нади? Как Жанна?

Обо всем этом Казарин расспрашивал таким заинтересованно-интимным тоном, точно был не жильцом, не пришлым человеком, а близким родственником. Ефросинья Никитична невольно поддалась такой иллюзии:

— У нас, Леонид Леонтьевич, все слава богу. Надюше скоро опять в поездку, а пока что в городе. И у Жанночки все хорошо, редкий день когда не забегает. Так что сами не сегодня-завтра увидите!

— Я буду очень рад, — заверил Казарин.

Спустя полчаса он вышел из дому. Впереди — чинной парой — лилипуты. Соседские мальчишки, и без того снедаемые любопытством (на окраинной этой улочке легковые машины появлялись редко), как привороженные двинулись вслед. Постепенно ребячья гурьба делалась все многолюднее.

На одном из перекрестков встретился броский плакат: рука в белоснежной перчатке на аспидно-черном фоне, папироса, зажатая между пальцев, и надпись, как бы возникающая из дымчатых табачных завитков: «Лео-Ле! Чудеса без чудес!» Чуть ниже, остроконечным почерком, вторая строка: «И все-таки чудеса!»

Остановившись перед своим плакатом, Казарин неторопливо достал портсигар, раскрыл его — блеснула замысловатая монограмма, — вынул папиросу, постучал ею по крышке, а затем.

В каждом городе, рекламно предваряя свой первый выход на манеж, Казарин прибегал к этому трюку и даже сопровождал его небольшой игровой сценкой.

Итак, вынув папиросу и постучав ею по крышке портсигара, он огляделся по сторонам, словно в поисках огня. Лилипуты поспешили на помощь: один достал спичечный коробок, другой чиркнул спичкой. Однако Казарин предпочел иной способ: наклонился к папиросе, нарисованной на плакате, и без малейшего усилия прикурил от нее. Мальчишки ахнули. Подарив им все такую же холодную улыбку, Казарин затянулся со вкусом — колечко в колечко, выпустил дым и неторопливо двинулся дальше.

Багаж Лео-Ле, прибывший еще накануне вечером, состоял из множества массивно сколоченных, надежно обитых железом ящиков (на каждом из них броско было обозначено имя иллюзиониста). Ассистенты уже приступили к распаковке. Семен Гаврилович и Георгий Львович, переоблачась в рабочие халатики, поспешили присоединиться к ним.

Наблюдая за тем, как из ящиков извлекаются всевозможные аппараты причудливого вида, Казарин снова подумал: «Да, сейчас для меня всего важнее обзавестись Хорошими ассистентами. Какой бы эффектной ни была аппаратура, она одна не может решить успех. Интересно, смогу ли уговорить Жанну?»

От этих мыслей его отвлек инспектор манежа Петряков:

— С приездом, Леонид Леонтьевич. Вовремя прибыли. Завтра с одиннадцати утра репетиция парада-пролога,

— Кто ставит?

— Специального режиссера нет, Сергей Сергеевич Сагайдачный согласился.

— Ах, вот как? Лучшего быть не может!

Озабоченно кивнув, Петряков устремился дальше по закулисному коридору, а Казарин направился в зрительный зал. Вошел — и сразу окунулся в предпремьерную горячку.

Казалось бы, у циркового артиста, по нескольку раз в году переезжающего из города в город, должно быть притуплено ощущение премьеры. Номер отрепетирован, выверен в каждом трюке, и аппаратура выверена: чего же еще? Но нет, артист есть артист, и каждый раз волнуется, точно ему впервые предстоит выйти с номером, и с замиранием сердца гадает: как-то встретит, как примет зритель?

Многолюдно было в зале. Многолюдно и шумно. Оркестр, с утра расположившийся в своей раковине, без устали разучивал партитуры номеров. Артисты репетировали под оркестр. Электрики то так, то этак пробовали свет, и он, разноцветно вспыхивая, слепил глаза. С манежа кричали: «Прекратите! Невозможно репетировать». Старший электрик сердито отвечал, высовываясь из осветительской будки: «Я что — для себя стараюсь?»

Дирижер стучал по пюпитру: «Внимание! Еще разок! Начали!» И снова пробы музыки, пробы света, прогон отдельных трюков и номеров.

Первым Казарина заметил Васютин. Он репетировал со своей неизменной Пулей — заставлял ее стоять у него на голове на задних лапках и при этом ободряюще приговаривал: «Ай, бравушки! Ай, умница!» У обоих — и у клоуна, и у собачки — глаза были ласковые, умиленные.

— Наше вам, Леонид Леонтьевич! — крикнул Васютин. — Только с поезда? Все ли в порядке?

— Не жалуюсь, Василий Васильевич. А у вас?

— Пока не скажу. Пока неизвестно, — озабоченно вздохнул Васютин (Пуля продолжала покорно стоять у него на голове). — Так сказать, в ожидании нахожусь. С часу на час жена должна разрешиться!

— А чего же тебе неизвестно, Васечка? — вмешалась в разговор дрессировщица птиц Столбовая. — Уж коли завел такую моду — дочку за дочкой, и на этот раз девчонку ожидай!

Васютин руками развел: мол, готов на все.

Взяв Казарина под руку, Столбовая отвела его в сторону:

— Слыхала, новый номер готовишь? (Со всеми без исключения она была на «ты»). Ну и правильно. От молодых отставать нам нельзя. Ишь сколько их!