— Представляю вам новую ученицу — Елена Ивановна Панасенко. Она будет с вами учиться и заканчивать школу. Прошу любить и жаловать.
— Так уж прямо и любить! — вероятно, пронеслось в голове у большинства ребят. — Ничего особенного собой не представляет. Как то она ещё у нас в классе приживётся?
В тот момент никто из окружающих не мог себе представить, что в ближайшие 3–4 года — да, и после окончания школы тоже (уже будучи и студентами), эта девчонка станет тем эпицентром внимания, вокруг которого будет группироваться если и не весь 11-Б, то, по крайней мере, значительная часть её новых соучеников из нового для неё города, а также и некоторых сельских коллег. А сейчас девчонки обступили новенькую с расспросами, и видно было, что со своими однополыми одноклассниками у неё контакт наладится довольно быстро. А вот как с ребятами? Те довольно критически осматривали Лену со стороны.
— Подумаешь, Панас какой–то, — произнёс скорый на клички Степан Немчинов.
— Ц
— А вы заметили, — откликнулся Анатолий Посохов, — что у неё немного волосатые ноги. Почти как у меня.
— Ну, ты даёшь, даже такое заметил. И как ты умудрился разглядеть. А что ты ещё успел заметить:
— Да пока ничего больше.
— А вы знаете, — как–то медленно, думая о чём–то своём, протянул Виктор Лемберт, — волосатые ноги — это неплохо. Значит, страстная будет женщина.
— Тебе–то это как знать? — усомнился Посохов.
— Поживём — увидим, — оптимистически завершил эту тему Виктор.
Дальше все приступили к работам. Работали они вперемешку с 11-А классом, ребят и девчат которого они прекрасно знали, по крайней мере, преобладающее большинство его состава. Ведь они вместе проучились немало лет. Как уже говорилось, первый выпускной 8‑й класс был в школе один. Однако он не был единственным в начальных классах. В то время в школе формировалось по два небольших по своему составу класса в каждой возрастной категории. В их школе, как и во всех школах великого Советского Союза, изучался иностранный язык, обычно начиная с 5‑го класса, хотя в некоторых специализированных школах и ранее. Практически во всех классах при этом было немало, так называемых, «переростков» — наследие военного и послевоенного времени. Учителям было довольно сложно с такими учениками управляться, да и им самим не очень–то удобно было учиться со школьниками в их классе, которые порой были на две головы ниже своих более взрослых сотоварищей. Малышам здорово доставалось от этих «переростков». Те были словно «деды» в армии, которые порой немало издеваются над молодёжью. Постепенно эти «переростки», немного подучившись, оставляли школу, переходя в интернаты или даже устраиваясь на работу (их возраст это позволял). Классы при этом становились меньшими по составу и их начинали объединять в один крупный. Но в этих классах (сначала в небольших, а затем уже и в объединённом) изучались разные иностранные языки. Вот так получилось, что в одном и том же классе разные ученики изучали и разные иностранные языки.
И вот, начиная где–то с шестого класса их объединённый класс вновь начал разделяться, но только на уроках иностранного языка — ученики, изучающие немецкий язык, оставались в своём классе, «англичане» же переходили на это время в другую классную комнату. В СССР наравне с этими языками изучался и французский язык, но в их школе, да, пожалуй, и в районе в целом, он популярности не получил. Начиная с 9‑го, классы были сформированы с учётом прибывших из сёл учеников, закончивших 8 классов, то есть снова стало два класса «А» и «Б». На сей раз индекс «А» (в котором было больше учеников, изучающих английский язык) получил параллельный класс. А их класс стал именоваться 11 — «Б», хотя и в нём наряду с немецким часть школьников (меньшая) изучала и английский язык… Сейчас по индексам класса в школе, как это водится, называли и их обитателей — «Акалы» или «БЕкалы», хотя в «Б» классе сами ученики себя чаще называли «Бешками». Так оно звучало более приятно и даже как–то уменьшительно–ласково. Так они себя затем продолжали называть уже и по окончанию школы.
Иностранный язык в «Б» классе вёл пожилой уже учитель, прошедший всю войну, Михаил Егорович. Возможно, он неплохо знал этот язык, но вот довести его до сведения своих учеников явно не умел. Потому и в дальнейшей жизни бывшие его подопечные очень слабо знали язык великих Гёте и Гейне. К тому же, Михаил Егорович был добродушным и не требовательным человеком и страдал некими провалами памяти. И ученики, к их стыду, этой его слабостью иногда пользовались. А происходило это примерно так:
Идёт урок немецкого языка. Вдруг поднимается рука.
— Чего тебе, Гаркавенко?
— Михаил Егорович, можно выйти? В туалет.
— Ну, раз нужно — иди. И поскорее возвращайся.
Антон выскакивает за дверь. Урок продолжается. Через время (немалое) учитель, что–то рассказывая, случайно бросает взгляд в окно.