Всегда возвращаются птицы

Хлеб для семейских – жизнь. Любую степь, всякую лесную глухомань приспосабливают они под пашню. Живут по-своему, в благочестии и труде. Следовали бы и вере, если б не наступила пора верить в партию больше, чем в Бога… Старые уставы деревня все равно не забыла. Некоторые до сих пор держат в углу буфета завернутую в бумагу особую посуду для нечаянных гостей, полы после них шоркают дресвой… Зачастили в последнее время историки и фольклористы, выспрашивают стариков про прежнее житье-бытье. Хозяйки вроде бы привечают, отвечать не отказываются, а после чашки-ложки полощут отдельно, в проточной воде… О том известно. Чужие, бывает, оскорбляются. Не разумеют, что семейские не от хорошего привыкли осторожничать. Ведь подымать пашню во благо отечества ссылали их в земли нищие, голодные и больные, где черная оспа целые села косила. Как не остерегаться?..

Много ждет Ксюшу впереди маленького и большого счастья, пусть и без Патрика. Неведомое чудо зацепилось в ней крохотной завязью, доказанным подтверждением, продолжением любви. Деревенские долго станут отворачиваться от Ксюши, как от прокаженной. Она приготовилась вытерпеть любой позор. Зачем портить жизнь Патрику невольным вмешательством в его дела, в главную его мечту сделать свою Кубу великой, как Советский Союз?

Осенью ожидается джазовый фестиваль, и как-то спокойно надо поговорить с ребятами о том, что она в нем участвовать не сможет. Юрий наверняка страшно обидится… Ну, ничего, потом поймет. На возобновившиеся репетиции Ксюша не пойдет и завтра же простится с Патриком душевно и мягко… очень мягко, и навсегда.

Боковое зрение уловило легкое движение в небе – звезда упала. Ох, слава богу, не та красавица, но небо словно встрепенулось, загоревало, беззвучно крича. А как же – потеря. Хоть звездочка, хоть метеорит, все равно жаль…

– Не самая большая кручина, Иза, девичья потеря. Мало ль у женщин крови течет? Ой, сколько! Ручьи, ничем не измеримые. А зачем эти ручьи? Не знаешь? Я скажу. Мужики кровь свою держат, берегут, может, для какой-нибудь ихней войны, – то нам неведомо, а женщина всю себя из нутра отдает. Всю себя! Для жизни. Так Бог решил, чтоб жизнь на земле не кончалась. Ты – женщина, ты – такой вид человека, который Богом помечен. Крепись, что б ни случилось! Пускай люди судят-рядят, придет время – подумают по чести, по-божьи и по совести твоей: се женщина настоящая! Неси себя спокойно и гордо. Всегда неси себя спокойно, даже если у тебя разрывается сердце.

Глава 5 Ненависть пахнет свиньей

…Первое, что Иза увидела, входя в кабинет парткома, – это бесконечное множество глаз. Они окружали ее, преследовали, пронизывали, пока она шла по красной дорожке к букве Т – тупику стола заседаний. На самом деле глаз было всего десять, а людей соответственно пятеро: Борис Владимирович, новый проректор по воспитательной работе, декан, Лариса и девушка, одетая, согласно обстановке, в «белый верх» с застегнутыми под горлышко пуговицами и сверкающим эмалью комсомольским значком на груди. «Низ», то есть скрытая столешницей юбка, была, надо полагать, черной… Иза еле узнала Милу. С гладко прилизанной головкой, без грамма косметики, крепенькая Мила напоминала розовый, чисто вымытый молодой клубень, свеженарытый в Ильин день, и с вызовом смотрела на Изу ясными глазками.

Перед Ларисой лежал лист бумаги. Наверное, будет что-то записывать. Какой-нибудь протокол…

Базис к восхождению по карьерной лестнице Лариса уже успешно выстроила на недавнем отчетно-выборном собрании, не без поддержки Бориса Владимировича превратившись из комсорга группы в секретаря бюро комсомола института. На лекциях она избегала бывших друзей. Держалась собранно, постройнела с прошлой сессии и волосы перестала накручивать. Животрепещущая актуальность новых будней в роли вожака, наступательное движение к верхам и собственной приемной придало Ларисе заметной уверенности. Подтянутый стиль ей шел.

Проректор, натянув невнятную улыбку на несколько великоватые зубы, глубокомысленно постукивал пальцами по столу. Декан сидел чуть дальше остальных, вполоборота к окну, с брезгливым лицом, словно съел что-то невкусное и ни выплюнуть не мог, ни проглотить. На хозяина кабинета Иза не рискнула взглянуть. Она не понимала, зачем ее сюда вызвали, но, разумеется, не ждала ничего хорошего от мероприятия, туманно поименованного Ларисой «совещанием».

– Садитесь, Готлиб, – предложил десятиглазый Цербер пресным голосом Бориса Владимировича. – Вы знакомы с Эмилией Хомяковой?

Иза хотела сказать – незнакома, и сообразила: Эмилия Хомякова – Мила.

– Да.

– В один из последних выходных дней августа вы с однокурсником Андреем Гусевым и студентами театрального института справляли некую вечеринку на некой даче… Так?

– Да.

– Нам стало известно, что Андрей Гусев похвалялся на этой вечеринке кражей книг из общественных библиотек.

…Мила оказалась не из тех, кто бросает слова на ветер. «Вы все, все пожалеете!» – кричала она, молотя Тенгиза по спине… Умница, настоящая актриса. Успела ли поквитаться с Владиславом?