Первая его полнометражная картина "Сегодня ночью или никогда" (1972) получила поддержку Висконти и была атакована левой прессой. Ее возмутило изображение революции как театрализованной акции в духе пьес Мариво.
Собственно, никакой революции не происходит; ее просто крикливо провозглашает один из артистов, приглашенных на праздник аристократов, которые на эту ночь поменялись ролями со своими слугами. Кончается праздник, и слуги опять становятся слугами. Бедные остаются бедными, богатые богатыми. Артисты получают гонорар и уезжают.
Эта парабола отражает иллюзорный мир 60-х, присущие им радикальные замашки и мистификации. Тогда многие интеллигенты — писатели, кинематографисты — отождествляли себя с рабочим классом, о котором в действительности не имели понятия. Зато других — того же Висконти, того же Шмида — обвиняли в апологии "буржуазного культурного фашизма".
"Тень ангелов" (1976) — фильм, обозначивший пик творческого сближения Шмида и Фассбиндера. Играть небольшие эпизоды друг у друга — это одно, а поставить, как Шмид, целую большую картину по фассбиндеровской пьесе, где сам Фассбиндер сыграл одну из сильнейших своих ролей, — это совсем другое. Была опасность, что фассбиндер с его неистовым темпераментом "подомнет" под себя более мягкого и пластичного Шмида. Который и поставил в связи с этим ряд жестких условий: Фассбиндер должен был приехать на съемки всего на шесть дней, предварительно сбросив восемнадцать кило веса. В результате мы имеем в этом фильме уникальный образ "печального сутенера", не только сыгранный в самоубийственно-жестокой манере, но и трактуемый как по-своему прекрасный лирический персонаж — то, чего фассбиндер никогда бы себе не позволил.
Шмид взялся за постановку этой пьесы еще и потому, что она была запрещена в Германии. Тупая немецкая самоцензура до смерти перепугалась апокалиптической атмосферы после свершенного Холокоста. В душном городке живут: проститутка Лили, слишком прекрасная, чтобы спать с клиентами, и вместо этого выслушивающая их откровения; ее отец — военный преступник, подрабатывающий в облике трансвестита в ночном кабаре; ее мать — свихнувшаяся коммунистка в инвалидном кресле; Богатый Еврей, которого используют финансовые воротилы как подставное лицо для своих махинаций.
Само появление таких тем и персонажей было скандальным нарушением табу в стремившейся забыть свое прошлое Германии. Фассбиндера тут же обвинили в антисемитизме — его, который всегда стоял на стороне любых меньшинств. А ведь речь шла и в пьесе и в фильме совсем о другом. Об уродливом мире, где никто ни с кем больше не общается, только произносит монологи, никто никого не слушает, а если хочешь, чтобы слушали, — плати. О перевернутом мире, где в роли исповедника выступает проститутка, да и та не выдерживает человеческого дерьма и просит, чтобы ее прикончили. И когда Богатый Еврей делает это, в тюрьму бросают вовсе не его, а сутенера. Речь о бесчеловечности и нетерпимости во всех мыслимых формах, включая и гомофобию, и тщательно камуфлируемый антисемитизм. О том, что немцы никогда не простят евреям того, что они, немцы, с ними сделали.
В "Тени ангелов" глубоко затаились важнейшие компоненты позднего фассбиндеровского стиля, который спустя несколько лет отпраздновал свой триумф в фильме "Лили Марлен" и получил определение "пост-Голливуд". На съемках "Тени ангелов" Шмид встретился с художником Раулем Хименесом, с которым впоследствии бессменно работал вплоть до его смерти. Но именно Хименес делал с Фассбиндером "Лили Марлен", используя во многом уже готовую живописную концепцию.
Еще одна нить, связывавшая, а иногда и путавшая отношения Шмида с Фассбиндером, — актриса Ингрид Кавен. В течение нескольких лет она была женой Фассбиндера.
Но свои главные роли — в "Паломе" и "Тени ангелов" — сыграла у Шмида. Это послужило поводом для уколов ревности, пока Фассбиндер не возвел на пьедестал Ханну Шигулу. А Шмид, верный своим "кадрам", поставил в Париже вместе с Ивом Сен-Лораном шоу "Ингрид Кавен на Пигаль".
Другой "личный" фильм швейцарского режиссера, предугадавший многое в европейском "большом" кино, —"Геката" (1982). На первый взгляд эта картина совсем не типична для Шмида: колониальный роман, где фоном служат экзотические пленэры, затейливый быт арабских поселений, само мифологизированное кинематографом слово "Марокко", слово "Касабланка". Но над всем стояла актриса.