Всего лишь пепел

 — Откуда вам это известно? — капитан Риехакайнен вытаращил на старушку глаза, изо рта его вытекла струйка слюны, и он механически растер ее по подбородку. — Про дедушку Эйно мы сами совсем недавно узнали, к нам родственники из Финляндии приезжали. Но вы-то откуда знаете?

 — Долго объяснять, — Анна Васильевна взмахнула миниатюрной ручкой. — А я люблю общаться с военными, как правило, это серьезные люди, готовые к героическим поступкам. А мундиры? Как они вызывающе красивы! Никогда не забуду те самые маневры в Красном селе. Вы можете себе представить, господа? Высшие военные чины приветствуют государя Николая II. Адъютанты представляют рапорты. Где-то там, среди блистающих злотыми погонами мундиров, mon cher ami,[3] штабс-капитан Малюнов. Над водой — дымовая завеса. Крики «Ура!» Проход оркестра и пехоты перед императором. Марш полка «Синих кирасир», Кавалергардского полка, Лейб-гвардии гусарского полка, прохождение собственного Его Императорского Величества Конвоя! Наконец — господа юнкера Николаевского училища. Прекрасные, благородные лица! О, как же я заблуждалась тогда! Comment lourd mes erreurs![4]

 — Бабушка, — воскликнула Анфиса Сергеевна, — ты давно за все заплатила, рассчиталась по всем долгам.

 — Господи, как же хороша была Россия! — Анна Васильевна поднялась на персты и протянула руки к небу. — Как хотелось за неё умереть! Многие из тех, кто проходил тогда пред ликом Государя, вскоре обрели это счастье. На Янзелинском перевале, в Порт-Артуре, в сражениях при Ляояне и Мукдене! Или через десяток лет при осаде Перемышля, в Виленской операции, Брусиловском прорыве.[5] Их серые шинели превратились в облака, а сами они стали яркими звездами на тверди небесной…

 — Бабушка, не терзай душу! — взмолилась Анфиса Сергеевна, промокая платочком слезы.

 — Отчего же не терзать? — Анфиса Сергеевна обвела рукой притихших бойцов. — Ведь и им идти теми же дорогами. Их путь к тверди небесной уже намечен и предопределен.

 — Что, опять боевые действия? — спросил капитан Ободов. — Но ведь Хасавюртовские соглашения положили конец войне?

Анфиса Сергеевна приблизилась к капитану, невесомо коснулась рукой его груди и тихо сказала:

 — Ничего не кончилось, mon cher, но только начинается. Только начинается!

Некоторое время все молчали, пока тишину не нарушил чей-то оглушительный голос:

 — Анфиса Сергеевна, уважаемая! Вас все буквально заждались в храме. Вот-вот всенощная начнется! — вздымая облака пали, к ним приближался невероятно огромный мужчина с бородой ветхозаветного пророка. Полы его серого брезентового плаща раздувались ветром и от того он еще более увеличивался в размерах, уподобляясь вырвавшемуся из вольера бегемоту. Причем, бегемоту очень доброму.

 — Ах, сколько тут солдатиков, — разулыбался он, — что ж в церковь не идете? У нас всенощная, после исповедь. Давно, чай, не были на исповеди?

 — Да никогда они не были, — отрезал капитан Риехакайнен, — нехристи они!

 — Ты за всех не решай, — подал голос Ободов, — мне так стыдно это слышать. Мы ж русские, как же нам нехристями быть?

 — А я и не русский, Риехакайнен я!

 — А я Ляугминас и что? — прошумел гигант. — У нас в Каунасе знаете, как относятся к русскому ОМОН? А я так уважаю! А к вере православной? А я так жизнь за нее отдам! Думаю, и у тебя родители православные. Разве не так?

Риехакайнен хотел сказать что-то резкое, но взглянув на Анну Васильевну, промолчал.

 — Правильно думаешь, Макарий! — та весело подмигнула — не то великану, не то капитану или, скорее, им обоим. — И родители у него православные, и сам крещен во младенчестве. Это гонор впереди него идет. Но только до поры. Окопы да дороги фронтовые излечат. Вы, капитан, не держите на меня зла.

 — Да нет, все это ерунда, — Риехакайнен махнул рукой и молодецки взбил белобрысый чуб.

 — Ладно, детушки, — Анна Васильевна несколько раз хлопнула в ладоши, — вам и впрямь надо побывать в храме на всенощной. Боевую задачу вы выполнили, от службы вашей не убудет, а кому надо, мы об этом сообщим. Командуйте, господа офицеры!

И ничего вроде бы вокруг не изменилось. Не грянул гром, и небо не двинуло ни единой складкой серого драпа облаков, и земля ничуть не поколебалась. Но что-то произошло, словно тот день далекого 1902 года приблизился и зазвучал валторнами, флейтами и тромбонами военного оркестра, командами «Марш — Марш!», топотом копыт, громовым «Ура!» и удалым, залихватским тысячеголосым пением:

Вороные кони рвутся,

Песни громкие звучат.

Это Конно-гренадеры

На врага в поход спешат.

Взвод за взводом выступают

Чинно стройные ряды,

Песней громко оглашают

Пегергофские сады. [6]

Капитан Ободов застыл, умолк «водимый гонором» капитан Риехакайнен, окаменел, словно пойманный в движении космической силой, великан Макарий, замерли бойцы — каждый в своем собственном прекрасном мгновенье. Никто не успел ничего понять, как «мгновения» унеслись в вечность, и всё вернулось на круги своя — задвигалось, задышало, заговорило.