Всего лишь пепел

Чехов А. П.

В начале весны Василий Петрович стал владельцем замечательного земельного участка на берегу Окуневского озера рядом с крохотной деревенькой Большие Росы. Пятьдесят соток! А в нескольких метрах – кристально чистое зеркало воды, в котором отражаются и облака, и солнце, а ночью – месяц и звёзды. И он сам, если подойдёт к обрезу воды и глянет под ноги хозяйским взглядом.

Одно немного портило настроение: больно уж неказистая дорога тянулась к его участку от шоссе – сплошь из колдобин. Впрочем, эта «вторая русская беда» настолько основательно протянулась сквозь всякого российского человека, что и не особенно отягощает душу – привычка, как говорится, вторая натура.

Что же касается «первой беды», то Василий Петрович, как человек из «органов» в сопровождении двух рослых сержантов проверил документы у жителей деревни, коих осталось всего семь человек – исключительно старше шестидесяти лет – и ничего злокозненного не углядел. Впрочем, удивляться тут было нечему. Большие Росы давно пережили свои лучшие времена. Теперь, похоже, не то, что о жизни, о смерти хорошенько подумать здесь становилось некому – среди заросших бурьяном фундаментов, будто в испуге прижавшиеся к земле сараев, полуразрушенных зданий почты и магазина. Какие уж тут неожиданные открытия? Правда в пятом по счёту жилом доме вышла некоторая заминка…

На четырёх подворьях – избы как избы: косые от старости, почерневшие от сырости и грязи. А пятая избушка вырастала сказочным домиком, сложенным как будто из шоколадных пряников и марципана. Крыша у неё была голубенькая с жёлтой крапинкой, стены оранжевые, окошки беленькие. Так бы и съел. Сержанты даже принюхались: а ну и впрямь съедобный? Да нет, всё из ординарного дерева, спиленного не иначе как в четвёртую сталинскую пятилетку, но посмотришь, не налюбуешься: и аккуратно, и нарядно, и светло. Внутри – ласковые скамейки, укрытые самоткаными ковриками, дубовый стол под голубой скатёркой, повсюду вышитые салфетки; на стеночках – фотографии в аккуратных рамочках, в красном углу – святые образа. И печка русская – большая, белая, важная. Воздух был пропитан ароматом полевых трав, вызывающим в носу нежное свербение. Встретила же их посреди всего этого крестьянского благодушия и уюта не какая-нибудь злобная бабуся с палкой в руке и толстыми очками на носу, а вполне благообразная миниатюрная старушка с крохотным фарфоровым личиком – ну прямо Божий одуванчик. Она улыбнулась, кокетливо поправила платочек и неожиданно молодым звонким голосом спросила:

– Что, начальник, проверка паспортного режима?

– Обязательно так! – сурово ответил Василий Петрович.

Стараясь казаться проницательным, он взглянул старушке в глаза и со строгой пытливостью поинтересовался:

– Вы при ком сидели: при Сталине, Хрущёве? Уж больно, судя по речи, вы тёртый калач.

– Да не сидела я, родимый, детей, внуков растила, – всё также бойко ответила старушка, помахивая зажатым в руке паспортом, – вот бабка моя Нюша, та уж хлебнула горюшка – и при одном батюшке царе сидела, и при другом, и при Ленине, и при Сталине, и при Хруще.

– Вот уж врать! – возмутился Василий Петрович, забирая из рук женщины документ. – Что, и при Хрущёве сидела? – последнее особенно вывело его из себя. – Это сколько ваша бабка прожила? – вознегодовал он, вместе с тем внимательно рассматривая российский паспорт старухи. – Вот вам, Анфиса Сергеевна, восемьдесят один год. Значит, вы и при Сталине, и при Хрущёве, и при Брежневе могли срок тянуть. А бабка ваша не могла. Столько не живут!

– Да? – старушка Анфиса надула губы, подбоченилась и игриво повела плечами. – А вы, начальник, сами у ей спросите, вона она на печи лежит, поди уж и не спит?

– Шутки? – вскипел Василий Петрович. – Да я вас… – тут он осёкся, заметив как дернулась закрывающая печную лежанку шторка, украшенная озорными петухами, и в узкий просвет прямо в его сторону протянулась тоненькая, как хворостинка, ручка. И что-то там в ней было зажато – не то книжица, не то просто свернутая в несколько раз бумага.

Василий Петрович растерялся, не зная что и делать. Выручил один из сержантов. Он по строевому чётко и широко шагнул в сторону печи (вроде бы даже скомандовав себе: ать-два!), принял в свою руку документ и передал Василию Петровичу.