Всего лишь полностью раздавлен

– Я бы никогда не стал шутить про брюссельскую капусту. Она – лучшая: жареная, с кусочками бекона и сиропом…

Я мечтательно замолк. До меня дошло, что мои чувства к брюссельской капусте граничили с сексуальными.

Уилл моргнул.

– Олли, до чего же отвратительно! Фу. Если бы я знал, что у тебя такой плохой вкус, я бы никогда не…

Он выдал себя и внезапно опять заинтересовался пианино. Вот она. Возможность поговорить про лето. Он обманывал себя, если думал, что я этим сполна не воспользуюсь.

– «Никогда бы не» что?

– Ты знаешь.

– Не помогал мне с налогами?

– Нет.

– Не летал со мной на параплане?

– Мы никогда не летали на параплане.

– Это есть в моем списке. И справедливости ради, с налогами ты мне тоже не помогал. Был и такой вариант?

– Абсурд какой-то.

– Ага, – произнес я и прошептал: – Ты имел в виду, что никогда не дал бы мне играть с твоими баскетбольными шарами?

Уилл издал звук, который был бы к месту, если бы он был удивленным псом. Он ткнул меня локтем в бок.

– Тсс!

Я хотел засмеяться, но даже моя улыбка резко улетучилась. Серьезно? Мы даже наедине не можем ничего обсуждать? Не чересчур ли драматично?

– Что? – громко спросил я. – Боишься, что все в музыкальном классе могут подумать, что ты гей, если узнают, что ты со мной мутил?

– Олли, серьезно.

Я попятился, вытянул руки в стороны и начал кружиться.

– Здесь никого нет, Уилл. Понимаю, ты не хочешь выставлять напоказ то, что мы познакомились летом, но нам надо продолжать притворяться, что между нами ничего не было, когда мы и наедине? Мне как-то некомфортно. Что между нами происходит?

Уилл закрыл крышку пианино и повернулся ко мне. В моей голове вдруг возникла картинка: вечер у озера. Я не помнил, когда именно это было или чем мы в тот день занимались. Но не забыл закат, проливающий на воду лавандовое сияние. Стрекозы проносились мимо меня, пока я стоял на краю пристани. А Уилл барахтался в воде, и наружу торчали его голова и плечи.

Но тогда он улыбался. А сейчас, в реальной жизни выглядел настороженным. Словно боялся, что я причиню ему боль. Если правда являлась оружием, то, пожалуй, я собирался ее использовать.

– Я просто… не хотел, – наконец сказал он. – К чему нам такие… неудобства? заговаривать об этом, если все равно будет неловко?

Так я и знал. Правда точно являлась оружием. Он ранен.

– Почему неловким? Ты о чем-то жалеешь?

У нас началось молчаливое противостояние. Мы уставились друг на друга так, словно тот, кто первым моргнет, окажется тем, у кого есть чувства. Тем, кто мог быть обиженным.

Уилл сдался первым.

– Нет. Я не жалею.

– Тогда давай признаем, что это было… пожалуйста? – вклинился я, чуть ли его не перебивая.

– Э-э-э…конечно.

– Скажи, что ты меня целовал, – продолжал я.

Ей-богу, он осмотрел класс! Может, решил, что кто-то за последние тридцать секунд незаметно сюда пробрался?

– Я тебя целовал.

– Прошептал он неохотно, – добавил я.

– Я тебя целовал, – громко повторил Уилл.

– Много раз.

– Не так много, сколько ты целовал меня, – заявил он, и я почувствовал, как напряжение рухнуло.

Вот оно. Это Уилл, которого я знал. Из нас двоих именно он должен быть уверенным в себе.

– Я не вел учет, – заметил я.

– Ты уж поверь мне.

– Угу.

Он встал и подошел ко мне, не разрывая зрительный контакт.

– Я, кстати, помню нечто большее, чем просто поцелуи.

– Неужели?

Я превратился в сорокапятилетнюю хищницу. Серьезно? Вызывайте подмогу, я не умею флиртовать. Ох, стойте, он сделал еще один шаг, и еще один, и смотрел на мои губы. Прямо уставился на них. Внезапно все, что я мог, это глядеть на то, как он смотрит на мои губы.

А потом я все понял. Он хочет меня поцеловать.

Люди говорят, что, когда умираешь, перед глазами проносится вся жизнь.

А в этот момент перед моим взором пронеслось все мое будущее. Зато Уилл крепко-накрепко засел в чулане и каждую секунду явно испытывал дискомфорт, вспоминая прошлое и возвращаясь в настоящее. Даже если сейчас он пытался меня поцеловать, минуту назад он проверял, нет ли в классе шпионов.

Менее расслабленным он быть уже не мог.

Ох, но сейчас я чувствовал его запах. Так сильно. Закружилась голова, на меня накатывала слабость, и, если честно, я бы продал собственную бабушку за шанс его поцеловать. Но тогда я снова почувствую его вкус и вернусь в исходную точку. Я пойду домой, паря в воздухе и повизгивая, и буду ждать, когда он мне напишет. Но он, возможно, – наверняка – не напишет. И конечно же будет вести себя странно в школе. А я?

А я буду купаться в гнилом свечении безответного ада.

Последний месяц я все контролировал. У нас был ритм. И спокойствие. Я не мог от этого отказаться. Не осмелился бы вернуться к отчаянной тоске и надежде и вновь быть отвергнутым. Даже ради поцелуя с Уиллом.

Даже если я очень, очень, очень, очень (я и правда от такого откажусь?) очень этого хотел.

Поэтому, продолжая давать себе мысленные пинки, я отскочил назад.