Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают

Появится ли у меня к этому когда-нибудь интерес и заменит ли он то, с чем я, если можно так выразиться, распрощался, сам того не заметив и распрощавшись одновременно с самим собой? Мне было бы трудно ответить на этот вопрос… И я пребывал в нерешительности. Я был зрителем всех движений своей души, всех своих реакций, но живой интерес я сохранял лишь к Мариэтте, так как, стремясь отдалиться от нее, я втайне убеждался, что любые, даже самые твердые мои решения тщетны!

X

Не стану подробно описывать прием, который был мне оказан, когда я спустился вниз. К скандалу, вызванному накануне моим ночным возвращением, прибавилось возмущение тем, что я не пошел в школу. Моя мать, про которую я уже было забыл, истошно кричала… Она не желает больше видеть меня в доме… Она отправит меня в закрытый пансион. Или я мог катиться на все четыре стороны, но только не нужно рассчитывать на нее до тех пор, пока я не докажу своим поведением, на что я способен.

Я слушал молча всевозможные упреки, которыми осыпала меня «патронша», варьируя их, как ей подсказывал ее гнев… Они меня нисколько не трогали. Потом я сел за стол, как если бы ничего не произошло, и поел с превеликим аппетитом, между тем как моя мать проворачивала в уме свои черные замыслы и обдумывала для меня злое наказание.

Таким вот образом я, оставив наш городской коллеж, отправился на полный пансион в ближайший лицей, и на этом дело закончилось. Но разница, которую я буквально тут же ощутил после этой перемены, пришлась мне не по вкусу. Я слушал лекции, в которых ничего не понимал. У меня не было товарищей. Никто из однокашников мне не нравился. Я был один, я никому не писал, и воскресенья, равно как и другие дни недели, проходили скучно, под вечным наблюдением надзирателей и учителей.

Чего ждала моя мать от столь жестоко рассчитанной мести? Неужели она ожидала какого-нибудь благотворного эффекта? Несчастная! Она не учла моего скрытного и упрямого характера, и особенно потребности, которую она мне почти навязала, перенести на Мариэтту то чувство смутной нежности, которой мне так не хватало.

Оправдание Мариэтты способствовало тому, что я вскоре перестал желать что-либо еще, кроме нее. Я вырезал ее инициалы на парте, на стенной штукатурке, на стволе дерева во дворе, на своей скамейке… Я чертил прописную букву, непонятную для окружающих, на тетрадях, на учебниках… Иногда я писал имя полностью. Оно заменяло мне ее присутствие. Я снова видел Мариэтту — я мысленно беседовал с ней о том, что случилось, о наших пылких свиданиях, о нашей любви… Она, конечно же, не могла всего этого забыть. Думала ли она обо мне? Известно ли ей о моем отсутствии? Ей наверняка должны были рассказать эту унизительную историю с лицеем… Что при этом почувствовала моя любовница? Я был уверен, что она жалеет меня. У Мариэтты ведь было доброе сердце… Она не была окончательно потеряна для меня… Ну и что! Это всего лишь неприятный момент, который нужно было пережить. Мы снова встретимся в каникулы и тогда… О, тогда… Я не знал ни где, ни как мы смогли бы встречаться, но я был абсолютно уверен, что Мариэтта еще будет моей снова, несмотря на все нынешние трудности.

Она всегда была моей любовницей. Я любил ее… Я любил только ее… Кроме того, с тех пор как я поселился вдали от всего, что осязаемо напоминало мне о ней, я вообразил себе, что люблю ее еще больше. Мне представлялось, что она вышла замуж за некоего человека, которого она не могла любить больше, чем меня… Чем он мог быть ей дорог? Только его богатство заставило Мариэтту последовать за ним… Чего ей было стесняться? Она же не могла оставаться всю жизнь служанкой у моей матери, где к тому же не видела ничего, кроме грубого обращения. Она права, что уехала… Я одобрял ее поступок. Разве можно было ужиться с подобной женщиной — склочной, завистливой, властолюбивой, терпеть вспышки ее плохого настроения, выносить все ее капризы? Нет… нет… Нет, только это стояло между мной и Мариэттой, и ничего больше. Ее скрытность по отношению ко мне, низость этого отвратительного союза — я все прощал ей… Я на этом не задерживался… Я не хотел на этом задерживаться, а иногда, когда мне случалось вспоминать о моей любовнице, о происшедшей в ее положении перемене, о том, что при этом она отнюдь не снискала себе всеобщего уважения, я даже приходил к выводу, что она еще хорошо поступила. Мне тут же становилось ясно, что в один прекрасный день я захотел бы видеть ее, скорее не в роли служанки в гостинице, а на содержании — у меня на глазах и на глазах у всех остальных.

Вот результат внезапного и сурового решения, принятого в отношении меня «патроншей», скорее всего не столько из-за самой Мариэтты, сколько из-за ее покровителя… Прекрасный результат, как видите, которым моя мать вряд ли стала бы гордиться, если бы я ей сообщил обо всем этом. Но я никому не писал, в том числе и своей матери. Так что она обо мне ничего не знала и вынуждена была обращаться к директору, чтобы получить о моей учебе и поведении сведения, которые я не сообщал ей, помня о своем оскорбленном самолюбии.