Всего один день

Оказывается, что это название огромной посудомоечной машины, и, когда ресторан открывается, я действительно провожу с ней много времени — споласкиваю тарелки из огромного шланга, потом загружаю их в «Хобарта», выгружаю, хотя они еще обжигающе горячие, и повторяю все сначала. Как ни странно, я справляюсь с нескончаемым потоком посуды, ничего не уронив, да и пальцы не сжигаю насмерть. Когда случается затишье, Бэбс велит нарезать хлеб или взбить сливки вручную (она уверяет, что так вкуснее), вымыть пол или принести вырезку из огромного холодильника, где я помещаюсь в полный рост. Я весь вечер на взводе, боюсь облажаться.

Натаниэль, младший повар, поддерживает меня, как может, рассказывает, где что лежит, помогает отмывать сотейники, когда у меня завал.

— Ты еще выходных дождись, — предупреждает он.

— Я-то думала, что сюда никто не ходит, — я тут же прикрываю рот рукой, инстинктивно понимая, что Бэбс разозлится, если услышит такое.

— Ты шутишь? Все филадельфийцы, знающие толк в еде, просто молятся на Бэбс. Ездят сюда только ради нее. Если бы она переехала в город, зарабатывала бы куда больше, но она говорит, что ее собакам там не понравится. Под собаками она, по-моему, нас подразумевает.

Когда уходят последние посетители, кажется, что все работники кухни и официанты выдыхают разом. Кто-то включает старых «Роллингов». Сдвигают несколько столов, и все садятся вместе. Уже за полночь, а мне далеко до дома. Я начинаю собираться, но Натаниэль подзывает меня за стол. Я сажусь, мне как-то неловко, хотя я весь день терлась с этими людьми бок о бок.

— Пива хочешь? — спрашивает он. — За него надо платить, но без наценки.

— Или можешь взять никому не нужного вина, которое притащили дистрибьюторы, — говорит официантка по имени Джиллиан.

— Лучше вина.

— В твоих объятиях как будто кто-то умер, — острит другой официант. Я смотрю на себя. Моя хорошая юбка и топик — я специально принарядилась в поисках работы — заляпаны различными соусами, отдаленно напоминающими различные человеческие выделения.

— У меня такое ощущение, что это я сама умерла, — отвечаю я. По-моему, я ни разу в жизни так не уставала. У меня все мышцы болят. Руки красные от горячей, чуть не кипящей воды. А ноги? Лучше даже не начинать.

Джиллиан смеется.

— Слова истинного кухонного раба.

Появляется Бэбс — с огромными тарелками дымящейся пасты и небольшими порциями из того, что осталось от рыбы и мяса. У меня урчит в животе. Раздают тарелки. Не знаю уж, насколько это «эклектично», но потрясающе вкусно, соус лишь едва оранжевый, а вкус скорее подкопчённый, чем острый. Я съедаю все подчистую, а остатки соуса собираю хлебом Йонаса — без закваски.

— Ну и? — спрашивает Бэбс.

Все смотрят на меня.

— Это был почти самый вкусный ужин за всю мою жизнь, — говорю я. И это правда.

Все ахают, словно я оскорбила хозяйку. Но она ухмыляется.

— Уверена, что под самым вкусным подразумевается какой-нибудь парень, — говорит она, и я краснею, как свекла.

Бэбс велит мне приходить завтра к пяти, и все начинается сначала. Я вкалываю, как не вкалывала никогда раньше, изумительно вкусно ужинаю и валюсь в постель. Я даже не знаю, поставили ли меня временно на чье-то место или пока просто взяли на пробу. Бэбс постоянно на меня орет — за то, что помыла ее чугунный сотейник с мылом или не смыла помаду с чашек прежде, чем загрузить их в Хобарта, за слишком или недостаточно густые взбитые сливки, или что ванильного экстракта чересчур много или мало. Но к четвертому дню я перестаю принимать это на собственный счет.

А на пятый вечер, перед тем как народ повалит ужинать, Бэбс меня подзывает. Она стоит возле холодильника и пьет водку из бутылки — она всегда так делает перед самым наплывом. На горлышке остаются следы помады. На миг меня охватывает страх — все, она меня сейчас уволит. Но вместо этого она сует мне стопку документов.

— Это налоговые бланки, — объясняет Бэбс. — Я плачу по минимуму, но будешь получать чаевые. Кстати. Ты же еще не брала, — она достает из-под кассы конверт с моим именем.

Я открываю. Там неплохая пачка денег. Сотня наверняка есть.

— Это мне?

Она кивает.

— Чаевые мы делим на всех.

Я провожу пальцем по краю стопки, цепляясь за банкноты испорченным ногтем. Руки у меня теперь выглядят ужасно, но мне плевать, потому что это от работы, которая принесла мне эти деньги. Меня просто распирает — но не из-за того, что я смогу купить билет на самолет до Парижа, да и вообще не из-за денег.

— Осенью будет больше, — добавляет Бэбс. — Летом у нас тихо.

Я запинаюсь.

— Отлично. Но осенью меня не будет.

Она хмурит рыжие брови.

— Я же тебя только взяла.

Мне не по себе, стыдно, но ведь это было сказано в резюме, в самой первой его строчке: «Цель — найти краткосрочную работу». Но Бэбс его, конечно, не прочитала.

— Я в колледже учусь, — объясняю я.

— Подстроимся под твой график. Джиллиан тоже учится. И Натаниэль. Время от времени.

— Я в Бостоне.

— А, — она смолкает. — Ну, ладно. После Дня труда[45], наверное, приедет Гордон.