Всего один день. Лишь одна ночь

– Ты что, знаешь много языков?

– Я просто голландец. Ну, и я присоединился к «Партизану Уиллу», – он щелкает пальцами. – И теперь я актер.

Я удивлена.

– Мне показалось, что ты уже куда больше этим занимаешься.

– Нет. Это явление случайное и временное. Пока следующее происшествие не направит меня в другую сторону. Так жизнь устроена.

В груди у меня что-то оживает.

– Ты действительно так думаешь? Что вот так просто может измениться жизнь?

– Я верю, что это происходит непрерывно, но если ты не выйдешь на дорогу, то никуда не уедешь. Путешествуя, ты попадаешь на новые пути. Они не всегда хорошие. Иногда даже ужасные. Но в следующий раз… – Он пожимает плечами и показывает на Париж, а потом украдкой смотрит на меня. – Все складывается не так уж и плохо.

– Если автобус не собьет, – добавляю я.

Он смеется. Но соглашается.

– Если автобус не собьет, – повторяет Уиллем.

Пять

Мы приходим в клуб, где работает подруга Уиллема; кажется, что там совершенно никого нет, но, когда он начинает колотить в дверь, она открывается, и выходит высокий мужчина, кожа которого чернее самой черноты. Уиллем заговаривает с ним по-французски, и через минуту нас впускают в огромную сырую комнату с небольшим помостом, узким баром и несколькими столиками, на которых стоят перевернутые стулья. Они с этим Великаном еще немного переговариваются на французском, а потом Уиллем поворачивается ко мне:

– Селин не любит сюрпризов. Может, я лучше сначала один схожу.

– Конечно, – в тихом полумраке мой голос звучит очень резко, и я осознаю, что снова начала нервничать.

Уиллем направляется вглубь, к лестнице. А Великан снова принимается полировать бутылки в баре. До него, очевидно, не дошел слух, что Париж меня любит. Я сажусь на барный стул. Они крутятся в обоих направлениях, как в «Уипплс» – это такое местечко дома, куда я с бабушкой и дедушкой часто ходила есть мороженое. Великан не обращает на меня никакого внимания, так что я начинаю крутиться туда-сюда. В какой-то момент я, видимо, перестаралась, потому что сиденье соскочило с подставки.

– Ой, блин! Ай!

Я лежу, растянувшись на полу, Великан подходит ко мне. Лицо его ничего не выражает. Он поднимает стул и прикручивает его на место, а потом возвращается к бутылкам. Я еще немного лежу, думая, что будет унизительнее – остаться на полу или снова сесть на стул.

– Американка?

Что меня выдало? Неуклюжесть? Неуклюжих французов, что, не бывает? Вообще-то я довольно грациозная. Я восемь лет занималась балетом. Надо посоветовать ему починить стул, пока на него никто в суд не подал. Нет, если я это скажу, точно станет ясно, что я американка.

– Как ты догадался? – уж и не знаю, зачем я спрашиваю. Такое ощущение, что с того самого момента, как наш самолет сел в Лондоне, у меня над головой вспыхнула неоновая вывеска с мерцающими буквами: «ТУРИСТКА, АМЕРИКАНКА, ЧУЖЕСТРАНКА». Мне бы уже следовало к этому привыкнуть. Но вот разве что в Париже мне начало казаться, что она стала менее яркой. Но, видимо, я ошиблась.

– Твой друг говорил, – сообщает он. – Мой брат живет в Рош Эстэре.

– Да? – предполагается, что я знаю, где это. – Это под Парижем?

Он смеется громко, чуть не надрывая животики.

– Нет. В Нью-Йорке. Рядом с большим озером.

Рош Эстер?

– А! Рочестер!

– Да. Рош Эстер, – повторяет он. – Там очень холодно. Очень много снега. Моего брата зовут Али Мйоди. Может, ты его знаешь?

Я качаю головой.

– Я живу в Пенсильвании, это недалеко от Нью-Йорка.

– В Пенисвании много снега?

Я стараюсь подавить смех.

– В Пен-сильвании – довольно много, – говорю я, подчеркивая, как правильно говорить. – Но не так много, как в Рочестере.

Он вздрагивает.

– Слишком холодно. Особенно для нас. В наших венах течет сенегальская кровь, хотя мы оба и родились в Париже. Но мой брат, он поехал заниматься компьютерами в Рош Эстере, в университете, – великан, кажется, очень этим гордится. – Ему снег не нравится. А летом, говорит, комары, как в Сенегале.

Я смеюсь.

Губы великана расплываются в улыбке, и его лицо становится похожим на хеллоуинскую тыкву.

– Долго в Париже?

Я смотрю на часы.

– Я приехала час назад. И на один день.

– На один день? А тут почему? – он показывает на бар.

А я показываю на чемодан.

– Надо куда-то это деть.

– Отнеси вниз. Один день в Париже, время терять нельзя. Солнце светит, пусть светит на тебя. Снег всегда ждет.

– Уиллем сказал подождать, что Селин…

– Пфф, – обрывает он, взмахивая рукой. Потом выходит из-за стойки и легким движением вскидывает чемодан себе на плечо. – Идем, я помогу нести.

Лестница приводит в темный коридор, забитый колонками, усилителями, кабелями и осветительными приборами. Вдруг наверху раздается стук в дверь, и Великан убегает обратно, велев мне оставить чемодан в кабинете.

Там две двери, я подхожу к первой и стучу. Войдя, я вижу маленькую комнатку с металлическим столом, старым компьютером и грудой бумаг. Еще там стоит рюкзак Уиллема, но его самого нет. Я возвращаюсь в коридор и слышу женский голос, она ругается на французском, как строчит из пулемета, Уиллем же отвечает очень вяло.

– Уиллем? – кричу я. – Эй!

Он что-то говорит, но я не понимаю.