Всего один голос

Но поддержат ли его ребята?

Бусла вот считает, что глупо строить площадку в школе: в любом дворе и легче и надежней. В отряд никто не верит. Ребята привыкли, что все решает Елена Петровна, ну а коли она отказалась поговорить с директором...

Может, Елену Петровну раздражало, что две командирские нашивки вопреки ее воле достались Антону? И она устранилась, чтобы доказать Марине: без классного руководителя отряд ни жить, ни управляться не сможет?

Но отряд жил, хотя, едва выскочив из школы, и Бусла, и Гришаев, и Карандаш прятали галстуки в карманы, будто стыдились показаться прохожим маленькими.

И в самом деле, за лето все в классе изменилось. Девчонки вытянулись и похорошели. Многие мальчишки отпустили волосы, стали мыть их шампунем, стричься не под полубокс, как прежде, а за рубль или два, у настоящих мастеров. На переменах они теперь не меньше девчонок вертелись перед зеркалом, вели разговоры про джинсы и модные рубашки.

Антон понимал, что за лето изменился и он сам. По утрам, войдя в вестибюль школы, бросал в зеркало быстрый, незаметный для окружающих взгляд и сразу отводил глаза. В этом году все ему не нравилось: и сердитые, чуть выпученные глаза, и прыщики, то и дело возникавшие на носу, и тяжелые, грубые руки.

— Эй, председатель!

Антон оглянулся. Вдоль низкого бетонного заборчика, отделявшего школьный двор от остального мира, широко расставляя длинные ноги в новеньких белых кроссовках, вышагивал Бусла. Рядом семенил, едва доставая макушкой до плеча, Вишняков, непонятно оживленный, будто уже позабывший, как Бусла смеялся в классе над его сочинением.

— Ты что, место для площадки выбираешь?— заметил Бусла.

— Да нет, просто так...

Вот так, на ходу решать, где лучше поставить коробочку, Антону не хотелось.

— Лучше поставить за котельной. Только надо быстрей, пока щиты не увезли.

— Щиты?

— Возле гаража их навалом. У строителей это был забор.

— Может, пойдем посмотрим?—Антон с надеждой взглянул в сторону шоссе: школьный двор от гаража отделяла всего лишь сотня метров.

4

— Не лезь, куда не следует! —Елисеева проворно вскочила с кресла и шлепнула Шныри-ка по руке. До чего же он любопытный, этот Шныров! Мало, что высмотрел все на трюмо, потрогал пилочки для ногтей, коробочку с пудрой, понюхал флакон с духами—теперь еще полез в ящики. Зачем она только его пустила в свою квартиру? Поболтать с ним интересно, но кто мог подумать, что он такой нахал?

— А я не лезу, не лезу.— Шнырик покорно отскочил в сторону.— Я просто за ручку подержался, ручка красивая, у Вишнякова на шкафах точно такие.

— Ты что, с ним дружишь? Ты же над ним смеялся.

— Когда?

— Когда сочинение читали.

— А-а,—по лицу Шнырика скользнуло уныние,—пусть не врет. Какой из него летчик, если он на кладбище вечером боится? Мы его сколько раз с Буслой звали—не идет. А тебе что, Вадик нравится?

— С чего ты взял? Для меня все одинаковы.

— А я думал, Акила...

— Зря думал.— Елисеева встала и поправила штору, она боялась, как бы Шнырик не заметил румянца, вспыхнувшего у нее на одной, как обычно, щеке. Акила ей и в самом деле в прошлом нравился. Оттого, что вызывал сочувствие, нуждался в помощи, совете. Но потом, когда попыталась сделать к нему маленький шажок, показался замкнутым, скучным. Теперь же, когда связался с Карандашом, и вовсе был безразличен. Зато вчера, когда читали сочинение, вдруг понравился Вишняков, такой ранимый, беззащитный. Уронив голову на парту, он ужасно переживал. Разве можно такое сочинение читать вслух? Мечты не предназначены для чужих ушей, они рушатся, исчезают в один миг, точно проткнутый солнечный мыльный пузырь. Подумаешь—человек испугался темноты, кладбища — этого боится всякий, только не подает вида.

Ольга, почувствовав, как по спине побежали мурашки, оставила Шнырика возле книжной полки и выскользнула в коридор.

Человек ведь в тринадцать лет только начинает жизнь. Неужто Вишняков не сможет перебороть свой страх, привыкнуть к нему? Садиться в самолет даже пассажирам каждый раз страшно... А летчики, они, должно быть, боятся не меньше пассажиров, но никогда не показывают этого. Наоборот, они кажутся такими спокойными, словно у каждого под фирменным кителем спрятан маленький парашют. Почему Вишняков не может мечтать стать летчиком, таким, как его отец?

...Мяч взмывал высоко вверх и, едва не задевая скрытые металлической сеткой светильники, падал вниз, чтобы, мягко ударившись о чьи-нибудь напружиненные кисти, опять улететь. В физкультурном зале играли в волейбол. Вадик, Бусла, Гришаев, Елисеева и девчонки из шестого класса. Бусла, явно красуясь перед девчонками, сильным и хлестким ударом направил мяч в угол площадки. Вадик переминался с ноги на ногу. Он и искал мяч и сторонился его. Легкий, тихий мяч был бы подарком. Тогда Вадик мог бы не спеша, легко нырнуть под него, одними пальцами, беззвучно, подбросить обратно вверх. Но резкий, крученый он боялся не принять вовсе... И тогда на губах Елисеевой могла появиться усмешка.