Всего один век. Хроника моей жизни

С портрета, похожего на литографию, скорбно подняв брови и подперев тонкими пальцами склоненную набок голову, устремляет взгляд в пространство большеглазый и длинноволосый отрок.

Такой портрет Максима Березовского сделан в ХХ веке украинским художником Ф. Василенко методом гальванопластики. Художник сообщает, что это — «металлическая копия, полученная путем осаждения металлических частиц на неметаллическом оригинале».

До сих пор не были известны какие-либо прижизненные изображения Максима Березовского. Что в данном случае надо понимать под словом «оригинал»? Фантазийную работу современного гравера или, может быть, неизвестный нам деревянный барельеф с натуры, послуживший основой, оригиналом для копии? Последнее оказалось бы историческим открытием.

Со своей оставшейся в Малороссии семьей Максим, видимо, не общался. Дошли лишь скупые сведения о его встречах в Петербурге с младшим братом Михаилом, которому и было суждено стать продолжателем данного рода Березовских. «Сын Михаила Афанасий — это мой дед», — сообщал Александр Иосифович Березовский и продолжал свое повествование.

Вскоре, по восшествии Екатерины II на престол в шестидесятые годы XVIII века, Максим был послан учиться на казенный счет в Италию, которую посещали все тогдашние знаменитые европейские композиторы. В 1773 году в Италии побывал и Вольфганг Амадей Моцарт. В этом же году — по простому совпадению или под влиянием Моцарта? — Максим Березовский написал в Италии свою единственную оперу «Демофонт», вошедшую в мировую музыкальную историю в качестве первой русской национальной оперы.

Опера «Демофонт» с успехом шла на сцене театров Ливорно и Флоренции, но до России дошли только ее фрагменты. Никто не знает, где и почему остался ее оригинал.

Надо сказать, что еще до постановки «Демофонта» Филармоническая академия Болоньи в 1771 году назвала Максима Березовского своим «композитором-академиком», и его имя нашло место на той же золотой доске, где было увековечено и имя великого Моцарта.

В Италии, как видно, все складывалось для Максима самым лучшим образом. Шел шестой год его пребывания в прекрасной стране. И вдруг — внезапный, необъяснимый отъезд обратно в Россию. Возвращение композитора именно в 1773 году, в пору триумфального успеха «Демофонта»; возвращение с пустыми руками, без единой нотной рукописи, хотя было известно, что кроме оперы, в Италии исполнялись его другие светские произведения, скрипичные сонаты, вызывает удивление. Что за спешка?

В Россию же его, видимо, не звали и там не ждали. Для русского композитора с европейской славой не нашлось на родине ни слов признания, ни места службы. Максима лишь причислили к Придворной капелле, не дав должности капельмейстера.

Можно полагать, что музыкант опередил свое время в отечественной музыке. То, что он узнал и свершил в Италии, не находило поддержки в России, где хватало приезжих итальянцев и где к нему обращались с заказами лишь как к мастеру хорового письма а-капелла, автору богослужебных песнопений. Отсюда — полный упадок творческих сил и страшная нужда, одолевшая молодого композитора.

Именно так объясняют официальные биографы Максима Березовского его самоубийство в 1777 году. И все же, если его никто не ждал в России, что могло его заставить вдруг все бросить в Италии и столь поспешно вернуться в Петербург, даже не захватив своих сочинений? Мог ли он во цвете лет и таланта так просто, лишь от бедности и трудностей быта перерезать себе горло?

Ответы, — говорил Александр Иосифович, — можно найти в старом предании, которое бытует в семье Березовских. Каждый волен верить ему или не верить, но косвенные общеизвестные факты подтверждают его достоверность.

На одном из первых представлений оперы «Демофонт» в ложе бенуара находилась Лукреция Медичи, дама из старинного флорентийского рода. Она была богата, красива, хотя и очень немолода. Ее очаровали нежная и проникновенная музыка, сочиненная пришельцем из дикой холодной России. Она пригласила Максима в ложу и была им очарована еще больше, чем его мелодиями.