Всего один век. Хроника моей жизни

В эту пору я очень сдружилась с редакторшей из «Иностранки», Ниной Петровной Соколовской, у которой, в свою очередь, был в разгаре роман с видным поэтом-переводчиком Вильгельмом Вениаминовичем Левиком.

Нина, которую в ее журнале ласково называли «сарделькой» за невысокую плотную фигуру, была очень остроумной, добродушной и на редкость непосредственной особой. Как-то, обедая у нас, Нинон обронила фразу, которую мы с мамой, улыбаясь, потом не раз повторяли: «Имеются еще в Москве дома, где можно вкусно покушать». Одним словом, мы с Ниной висели по вечерам на телефоне, с жаром поверяя друг другу подробности происходивших событий. Ничто так не сближает двух женщин, как наличие у каждой по мужчине, и ничто так свирепо не разъединяет обеих, как один мужчина на двоих.

Однако серьезного продолжения у меня с Хенкиным не получилось. Его душа была прибита грустью, а его сексуальные изыски на французский манер мне были не только не по нутру, но вмиг отрезвили от угара. Возможно, со временем из него получился бы нормальный мужчина, но для этого нужно было питать к нему особое чувство или хотя бы большое желание ехать с ним во Францию, куда он, оказывается, замыслил вернуться.

После того как мы расстались, я, понятно, впала в черную меланхолию.

Каким-то удивительным образом с тех времен сохранился листок бумаги с несколькими строками, написанными синими чернилами:

Вон плутовка луна,
Мне моргает она
И как будто чуть-чуть улыбается.
И нет дела луне,
Как тут горестно мне,
Как душа моя зябнет и мается.

Экспромт, 15.X.60.

Мама не замечала или деликатно старалась не замечать перепадов моего настроения. Она прекрасно знала, что если мне будет очень плохо или очень хорошо, то к ней первой я брошусь на шею.

Жизнь шла вперед со всеми своими выкрутасами и преподносила очередные сюрпризы. Долго предаваться меланхолии и унынию было некогда.

В начале 61-го года парторг «Дружбы народов» — кудрявый и симпатичный Акоп Ншанович Салахян нежно объяснил мне, что заведующему отделом зарубежной литературы в журнале союзного значения просто положено быть членом КПСС. И вместе со своей уже готовой рекомендацией, где говорилось, какая я положительная и работоспособная, вручил мне соответствующую анкету.

Эта путевка в жизнь называлась «Анкета вступающего кандидатом в члены КПСС» и занимала всего лишь один бумажный лист, но тем не менее надо было ответить на 22 вопроса.

Следовало сообщить о «занятии родителей», о трудовой деятельности и образовании, «какое участие кандидат принимает в работе советов профсоюза, комсомола, колхозов и т. д.», «Состоял ли в братских компартиях», «Жил ли за границей, когда, сколько времени, причины возвращения в СССР», «Кто из родственников живет за границей, где, сколько времени и чем занимается» и т. п. и т. д.

Завершался этот документ требованием указать фамилии трех членов КПСС, давших рекомендации, каковые должны быть приложены к анкете.

В самом конце анкеты оставлено место для записи: 1) о решении общего собрания первичной парторганизации о приеме кандидатом в члены КПСС, и 2) о решении райкома, горкома КПСС о приеме кандидатом в члены КПСС.

Такие вот требовалось пройти «инстанции», чтобы в хрущевскую эру попасть в руководящую и направляющую партию, стать одним из винтиков режима.

Возник вопрос: что же теперь делать? Я спокойно и формально вышла «по возрасту» (в 30 лет) из комсомола и вступать в КПСС отнюдь не собиралась.

И, как по мановению волшебной палочки, выход нашелся — выход из журнала «Дружба народов» и вход прямехонько в Институт Латинской Америки, созданный снова, будто по заказу, летом 61-го года. Не напрасно же я корпела над диссертацией и уже успела опубликовать три статьи по диссертационной теме в филологической периодике!