Всего один век. Хроника моей жизни

Лишь в 53-м году Сталин незадолго до смерти принял аргентинского посла, который стал последним иностранным послом, с которым разговаривал вождь. Диктаторы поладили в самом конце своих политических путей.

Перон, безусловно, был диктатором, охотно сажавшим своих противников — особенно коммунистов — в тюрьмы, но масштаб его жестокостей так же соотносится с масштабом злодеяний Сталина в отношении соотечественников, как территория небольшой перонистской Аргентины соотносилась с огромной территорией сталинского Советского Союза. Число проживавших и почивших на земле Архипелага ГУЛАГ было не намного меньше количества жителей всей Аргентинской республики.

В 50–51 годах взаимная государственная антипатия обеих стран выражалась в том, что наше посольство привечало аргентинских коммунистов, а аргентинская полиция зорко следила за нашим посольством и торгпредством, окружая здания тайными, но вполне явными агентами в виде вполне приличных парней в штатской одежде. Посему и.о. посла Бударин и мой начальник, торгпред Жуков, запретили своим сотрудникам в одиночку гулять по городу и вообще никуда не отлучаться без разрешения.

Нет, не для того я туда приехала, чтобы сидеть взаперти. Этот запрет меня не остановил и моего любознайства не пресек.

Дом, где помещалось торгпредство, находился в престижном районе Буэнос-Айреса по адресу: переулок Коперника, 2305, почти на углу улиц Пуэйрредон и Лас-Эрас, неподалеку от беломраморного кладбища Реколета, о котором упоминает Борхес в рассказе «Конгресс». Ранним утром я просыпалась под цокот лошадиных копыт по деревянной мостовой, сложенной из брусков «железного дерева» кебрачо, зеленщик развозил фрукты и овощи по лавкам.

Узкий четырехэтажный дом был типичным испанским зданием с цветными витражами вдоль винтовой лестницы и с высокими окнами без форточек. На каждом этаже — круглый холл, вокруг которого — двери в жилые и ванные комнаты. В каждой из ванных — мраморный туалетный стол с огромным зеркалом и биде, этим в ту пору диковинным предметом из числа западных выдумок.

Узорчатые чугунные ворота прикрывали с переулка вход в просторный серокаменный прохладный холл, где за столом с ворохом журналов «Огонек» и «Советский Союз» восседал наш могучий консьерж — или «портеро» — старик Сачук. Игнатий Фомич Сачук, некогда хохлацкий паренек, вывезенный хозяином из дореволюционной России, ныне стал всего лишь одиноким украинским аргентинцем.

Моими соседями на третьем этаже оказались мой бывший однокашник Толя Манёнок и сотрудник посольства Виталий Харитонов с женой Тамарой и сынишкой Валериком. Толя, толстоватый и прыщеватый, но довольно славный малый, исполнял в торгпредстве обязанности бухгалтера и был вполне удовлетворен своей работой. Виталий Харитонов был до сладкости приятный и общительный молодой человек, а его ушастенький Валерик одолевал меня просьбами дать ему «кофетку».

Именно с Толей Манёнком мне и было предписано выходить по надобности из торгпредства, а по вечерам разрешено делать совместные вылазки в кино на улицу Лаваже. Толя был сексуально встревоженный холостяк, тем более что в доме напротив каждый вечер перед его окном одна молодая аргентинская вакханка регулярно обнажала свои прелести. Толины щеки от переживаний цвели прыщами, но он был комсомольцем-стоиком и только поглядывал на запретный плод. Я же сразу ввела наши отношения в дружеское русло, ограничив наши гуляния посещением кино и воскресными обедами в ресторане, куда нельзя было ходить одной.

В торгпредстве была кухня с газовой плитой, но по будням не хотелось тратить короткие свободные часы на готовку и вполне можно было перебиваться мортаделой (колбасой), пиццей и пирожными с молоком. Главные гурманские устремления были связаны с воскресным обедом в ресторане, где можно было хорошо пообедать за двадцать песо.

Обычно мы посещали уютный ресторанчик на Коррьентес, одной из главных улиц города. Почти всегда заказывали суп-консомэ (бульон с крутыми яичными желтками), «бифе-де-ломо» (то есть бифштекс), салат из свежих овощей, мороженое и бутылку красного сухого вина «Трапиче вьехо». Бифштекс из целой говяжьей вырезки был нежен, как пух, но такой немыслимой величины, что приходилось заказывать одно блюдо на двоих. Как тут не поверить, что в Аргентине — самые тучные коровы на свете.

Вообще же прогулкам в паре с Манёнком я предпочитала индивидуальные эскапады. Мне было интересно одной, без помех, узнавать, впитывать, разглядывать, слушать, обонять этот город Нового Света, куда я попала чудом и где чувствовала себя в своей тарелке. Тайная полиция меня почему-то не смущала, а люди на улицах и в магазинах были просто милы.

Была и еще одна, даже бульшая, чем простое любопытство, причина, по которой мне было необходимо одной, без всяких провожатых выскальзывать из торгпредства. Я регулярно втайне от своих сограждан ездила на главпочтамт Буэнос-Айреса и посылала маме подробные письма, а раз в месяц — телеграмму с кратким подтверждением своего полного благополучия и здоровья.