Всего одиннадцать! или Шуры-муры в пятом «Д»

– Тринадцать, – уверенно говорю я. А что? Не так уж много я прибавила, всего один год с хвостиком. Мне сразу после Нового года исполнится двенадцать. Надо было еще прибавить… Но нельзя, уже не поверит. Эх, если бы я сегодня нашла свою косметику!

– А мне четырнадцать, – говорит он. – Я в восьмом учусь. Хочешь, прокачу?

Я больше не раздумываю. Сажусь сзади, он надевает шлем. Я не знаю, куда пристроить свои руки. Макс говорит мне, чтобы я обхватила его за талию и держалась крепче. У меня от волнения пересыхает в горле. Я трясущимися руками обнимаю его за куртку.

Мы катаемся с ним по городу. Не по всему, конечно, городу, а по нашему району. Ветер свистит у меня в ушах и яростно треплет распущенные волосы. Мне хочется кричать во все горло. Мне хочется, чтобы все знали, какая я счастливая. У меня парень! Взрослый! На мотоцикле!

Это фантастика!

Потом мы гуляем в большом городском парке, кормим плавающих уток кусками маковой плетенки и ждем, когда начнут работать аттракционы. В одиннадцать часов приходит сторож и говорит, что парк не работает уже неделю, потому что сезон закончился. Мы садимся на скутер и снова катаемся. Потом едим мороженое в кафе. А потом Макс отвозит меня домой, и мы договариваемся встретиться в пять часов, чтобы пойти в кино.

В половине пятого я пишу папе записку, что у меня разрядился телефон и что я буду в гостях у подруги до восьми часов вечера. Прикрепляю записку к зеркалу в коридоре и бегу во двор. Там меня ждет Макс.

О концерте и об этих глупых одноклассниках, Фомине и Белоусове, я даже не вспоминаю.

Егор

Я мокрый и грязный. И замерз как цуцик. Рука так трясется, что я не могу попасть ключом в замок. Я долго корябаю замочную скважину. Открывает дверь Андрей.

– Это ты? – весело говорит он. – А я думаю, что за мышь скребется?

Я не могу ответить, меня колотит. Я скидываю промокшую куртку, и она тяжело шлепается у порога. Туда же плюхаются джинсы, а я плетусь в ванную и включаю душ. Андрей ничего не спрашивает, только молча следит за мной.

Я стою под горячим душем и никак не могу согреться. К шее будто привязали огромную гирю, и она тянет меня вниз. С ней очень тяжело, с этой гирей. Хочется упасть и зареветь как маленькому. Но даже на это нет сил.

Я вор. Я обокрал своего друга. Не только обокрал, но еще и предал. Я вор и предатель. Я еще и дрался с ним, бил его. Моего Кита. Который меня всегда выручал. Который спас меня прошлым летом, когда я прыгнул с обрыва в речку и стукнулся головой о камень. Кит меня вытащил из воды, а потом полчаса вез на рваном надувном матрасе до дороги. Телефоны у реки не работали, и он не мог вызвать скорую.

Он меня никогда не простит. Разве такое прощают? Из-за меня мы проиграли оба. И теперь у меня ни Кита, ни Ангелины.

А может быть, Ангелина еще есть? Она ведь ничего не знает. Надо найти ее и сказать, что билеты были у меня. Она поверит и останется со мной…

Нет, невозможно.

Невозможно снова предать Кита…

Я вылезаю из душа, заворачиваюсь в большой банный халат Андрея. Иду на кухню. Я еле переставляю ноги, как будто у меня еще и на каждой ноге по гире. Сажусь за стол, подпираю голову руками. Андрей ставит передо мной чашку и банку с медом.

– Пей, – говорит он. – И рассказывай. Пока женских ушей нет.

Это он про маму, которая сейчас на работе.

Я хочу ему ответить, что все в порядке, но мне так плохо сейчас… Гиря на шее превращается в огромную бетонную плиту и хочет раздавить меня в лепешку.

Неожиданно для себя я начинаю говорить.

Я рассказываю ему все. Даже про супермаркет и шоколадный батончик. Даже про Кита и ворованные билеты.

Даже про Ангелину.

Андрей слушает внимательно и серьезно. И ни разу не перебивает. И не отмахивается, как мама. И не говорит, что это все глупости и все наладится само собой, стоит только улыбнуться.

Я говорю и чувствую, что моя бетонная плита становится легче. Совсем чуть-чуть, но все-таки легче. Уже получается глубоко вздохнуть, и зубы стучат не так сильно. И ложка в руке не ходит ходуном, а размешивает мед в чае.

Андрей долго молчит. Я от него ничего не жду. Рассказал и рассказал. Что я, маленький, чтобы всерьез верить, что он может вернуть мне Кита? Или Ангелину. Или обоих.

– Егор, – говорит наконец Андрей. – А может, надо спросить девочку, с кем она хочет дружить?

– Да со мной, – устало говорю я. – Я спрашивал.

– А зачем ты тогда соревнуешься с Никитой? Зачем это бесполезное соперничество и борьба не на жизнь, а на смерть?

– Да говорил я ему! А он баран упертый и ничего не хочет понимать!

– Не ты должен ему сказать, а она.

– Она не скажет.

– Почему?

– Она не хочет его обижать. Ей его жалко.

– Да? И поэтому она спокойно смотрит, как вы враждуете?

Андрей пристально смотрит на меня. Я пью чай и думаю, что он как-то все неправильно понимает про Ангелину. Но что именно неправильно, я не могу ему объяснить.

– Ну, про девчонок этого возраста я ничего не могу сказать, – снова говорит Андрей. – Я в школе ни с кем из них не дружил, стеснительный был. Первый раз влюбился в армии, в продавщицу из магазина. Но она была уже взрослая.