Всего одна жизнь

Вечером заседаем с Серегой в «Астории». Был такой договор. Допоздна говорим о наших «восточных странах». Я рассказываю о больнице, о ребятах, о Тане и Кирилле Савельевиче, о ребристом бархате наших гор, о стремительных коричневых речках и вьючных тропах, напоминающих наш альпинистский Кавказ… Сергей говорит мне о Северной Камчатке, о долине гейзеров и скачке оленей по снежной равнине, о восхождении на Авачинскую сопку, о Петропавловске, висящем над бухтой, и строящемся там стадионе… И опять о новых друзьях, романтиках дальних краев, любящих, пьющих вино и мечтающих в разных концах громадной страны.

Перед уходом я говорю Сергею:

— Ты мне так и не сказал, что думаешь о всей этой истории с Олей.

Он медленно тушит папиросу, раздавливая ее в пепельнице, и говорит:

— Считаю, тебе повезло.

Тихая весенняя ночь над Ленинградом, белая ночь, остро напоминающая такие же ночи, в которые мы с Олей бродили по гулким, пустынным улицам.

Мне вдруг нестерпимо хочется назад, к работе, к деятельным огонькам самосвалов, всю ночь снующих у террикона над городом, к деловитому свету бестеневой лампы в знакомой до мелочей операционной.

Мне хочется домой.

Часть вторая. Запах тайги

1

После замужества Ольги, этого неожиданного замужества четыре года назад, отъезд Вани был самой большой моей потерей.

На засыпанной крупным шлаком платформе маленькой станции, у старых деревянных вагонов, Николай угощал всех коньяком, перелитым зачем-то из бутылок в яркий полуторалитровый термос. «На посошок…» Его огромная фигура, увенчанная рыжей шевелюрой, молча двигалась в шумной толпе, и протянутая рука, не дрогнув, тыкала вам в нос наполненную термосную крышку. Кто-то давал закусить сыром. Кто-то плакал. Ваня растроганно дергал носом. Кто-то напутствовал. Кто-то что-то кричал ободряющее. Но я видел только Ваню: за стеклами очков — растерянные глаза, большой нос, черный чуб, вздрагивающие губы.

Отчаянно, как соловей-разбойник, засвистел дежурный, вагон качнулся, заскрипел. И я вдруг решил проводить Ваню до областного. Сейчас вся эта орава обвалится, и мы спокойно посидим, поговорим, простимся как люди…

Николай хватал меня за брюки. Что-то кричала мне Лена, запрокинув голову и придерживая тугой узел волос на затылке. Поезд набирал ход. Мы стояли обнявшись с Ваней и Мусей в вагонном тамбуре. Мы уезжали вместо. Еще десять часов мы будем вместе, потом я посажу их в дальний экспресс на Москву, и только потом…

Муся плакала, и свежий ветер с гор размазывал слезы по ее лицу. Ваня молча дергал носом, крепко прижимая к своему плечу мое. Быстро темнело. Мы смотрели на стеклянное весеннее небо над голыми горами, на густую синеву, плававшую в ущельях, и на белый дым, тянувшийся от натужно пыхтевшего паровоза.

Потом Муся вспомнила о следующем дне, об обычном для меня трудовом вторнике, и о том, что я в этот вторник дежурю. Потом мы решили, что мне нужно сойти у Старого Рудника. Поезд делает там остановку на несколько минут, первую после отправления со станции. До Старого Рудника километров десять, но наш «курьерский» тратит на них почти полчаса. Добраться так поздно вечером из Рудника до города будет, конечно, сложно. Но что уж теперь…

На Старом Руднике мы снова прощались с Ваней на засыпанной шлакам платформе, а Муся стояла над нами в проеме вагонной двери и продолжала, наверное, плакать в темноте.

— Поверь, если бы не аспирантура… — расстроенно говорил Ваня.

— Конечно, — кивал я. — И не думай. Все правильно. Только мне очень тяжело…

Я бы никогда не говорил так трезвый. Это ведь — выставить свой эгоизм голеньким. То, что мы всегда так тщательно прячем.

— Нет, нет, все правильно. Еще пару лет, и тебя не сдвинешь. Я же знаю тебя… — горячо убеждал я. — А у тебя ведь башка для больших дел. Давай! — Я обхватил его обоими длинными руками, и мы поцеловались.

— Вовка, — сказал Ваня, и глаза его в полумраке были большими и жуткими, — помни, что у тебя есть брат….

Вагон дернулся и пополз.

— Володя! Будь здоров! — крикнула Муся.

— Вовка… — сказал Ваня.

— И ты помни, что у тебя есть брат… — перебил я его.

— Садитесь, садитесь, — торопила Ваню проводница.

Ваня шел рядом с вагоном, держась одной рукой за поручень, а другой — за мою руку. Поезд убыстрял ход.

— Садись, — сказал я и помог Ване взобраться на первую ступеньку. — Муська! Я целую тебя! Всего вам хорошего!.. — крикнул я в темноту. Паровоз пыхтел уже изо всех сил, обдавая все вокруг дымом, от которого у меня слезились глаза.