Всего понемногу

Опять я отключился от основной линии и потому вынужден вернуться. Само министерство рыбной промышленности и его сотрудников стали перемещать ближе к военным действиям. Семьи руководящих работников министерства двигались вместе с главами их семейств. Потом, когда война вошла в самый разгар, а на Черном и Азовском морях начались бои, наших отцов и мужей отделили от нас. Они участвовали в боевых операциях, а нас, матерей с детьми, начали двигать на Юго-восток, подальше от немцев. Но это будет потом, а пока первым пунктом нашего назначения поближе к немцам оказался Ростов на Дону. Как мы туда добирались из Москвы, не очень помню. В памяти осталось только, что отец был с нами, что поезд целиком был зафрахтован для семей Министерства, и вагон был не товарный, а общий (позже вагоны и поезда для перевозки людей были в основном товарные) и еще, что мы долго, неделю или даже больше добирались до Ростова.

Жизнь в Ростове понравилась мне до самого последнего дня. Уехали мы из Москвы где-то в конце июля и до Ростова добрались в августе. Во всяком случае, я помню, что было лето, тепло, много фруктов и овощей, и в магазинах было все. Нас поселили в доме на одной из центральных улиц. На первом этаже находился гастроном и во дворе – колодце, куда выходили окна нашей комнаты (одна, но светлая, не в пример сумрачной московской), помещался открытый склад овощей и фруктов: арбузы, сливы, абрикосы, помидоры, огурцы. В Москве такого изобилия мы не видели. Конечно, Юг богатый, и война еще не дошла. Но очень скоро дойдет она и сюда, и все эти блага исчезнут. Купить вожделенные фрукты нам почему-то не удавалось, я уж не знаю, по какой причине. Может, к тому времени была введена карточная система, или просто денег не было. Во всяком случае, мама эти фрукты и овощи в дом не приносила. Тогда я организовал с мальчишками своего возраста набольшую бригаду. Мы раздобыли веревки и крючки; с помощью крючков зацепив какой-нибудь куль с фруктами, мы подтягивали его в нашу комнату, конечно, когда дома не было ни мамы, ни брата. И съедали все без остатка, не оставляя никаких следов. Мама и брат даже не догадывались о наших художествах. Я бы поделился с ними трофеями, но был уверен, что поддержки не получу.

Напротив нашего дома, по другую сторону улицы находилось военное, кажется, артиллерийское училище. Там регулярно проходили проводы на фронт молоденьких новоиспеченных лейтенантов; под духовой оркестр эти мальчишки (мне они, конечно, казались бравыми и взрослыми), проучившись несколько месяцев, шли на передовые. Да, мне нравилось жить в Ростове: тепло, не голодно, ощущения приближающегося фронта, возбуждающего неразвитый мальчишеский ум. Скоро начались бомбежки. Взрослые мужчины, из тех, кто не был на фронте, и парни возраста моего брата, пятнадцати-семнадцати лет, то есть допризывного возраста, поднимались на крышу и тушили там бомбы-зажигалки. Они хватали их перчатками и забрасывали в ящики с песком. Иногда и мне удавалось в этом участвовать. Но детям моего возраста не разрешалось во время бомбежек находиться вне бомбоубежищ. По сигналу тревоги все женщины и дети должны были спускаться в бомбоубежище, под которые были оборудованы подвальные помещения домов.

С первой же бомбежкой открылась очень неприятная болезнь моей мамы, – это был дикий, неуправляемый страх бомбежек. В народе его называют медвежьей болезнью. Она ничего не могла с собой поделать. С первым сигналом тревоги она бросалась в бомбоубежище с перекошенным лицом, забывая обо всем, даже о своем любимом младшем сыночке. Это был ее единственный недостаток, – просто болезнь. Вообще, она не была храбрым человеком: боялась не только бомбежек, но Власти во всех ее проявлениях. Мама боялась за себя, за мужа, за детей. А все остальные, кто оказывался вне этого узкого круга людей, не были для нее теми, за кого она могла волноваться. Потом к узкому кругу избранных добавились жены ее сыновей и внуки.

А ее младший сын, Ваш не очень покорный слуга, любил бомбежки. Брат – на крышу, мама – в подвал, и тут я становился хозяином всего, что было в нашей комнате, и, прежде всего, жратвы. Досыта я всю войну не ел, а во время бомбежек компенсировал недоедание из неконтролируемых маминых запасов, не перебирая через край, чтоб не заметили. Вот такой грешок, простительный для растущего организма.

В Ростове я не учился, потому что вначале было лето, а потом, ближе к осени, всем уже было не до учебы. Бомбежки стали ежедневными, даже по несколько раз на день. Кое-кто из мирного населения начал собирался в более спокойные места, другие готовились встретить немцев, как освободителей от большевиков. До революции этот район южной России был житницей страны, после революции многие зажиточные крестьяне были раскулачены, частично уничтожены, их уцелевшие ближайшие родственники остались и затаились. Таких все-таки было меньшинство, а у большинства любовь к родным местам пересилила нелюбовь к Советской власти.