Всей нечисти Нечисть...

-- Ты бы увидел? -- обалдел Валимир, с сомнением посмотрев в сторону третьей горной гряды, которая была так далеко, что отсюда видны были только пики, укрытые снежными шапками. -- Ни хрена себе!

-- Орел с высоты десять километров видит мышь. У меня зрение такое же, особенное, признался он. -- Только я не стал говорить об этом. Мы с братом самые меткие стрелки... Были, -- Виткас тяжело вздохнул. -- Раньше думал, все так умеют. От лавины следы остаются. У него девушка была, свадьбу хотели весной сыграть... Думал, денег заработаем. Отец ее в нашей группе... Тоже подрывник. Наверное, я верю тебе.

-- Ни хрена себе! -- произнес Валимир, все еще глазея в сторону третей горной гряды, скрытой ледниками. -- Ладно, пошли, -- сказал он, и вдруг остановился, спохватившись: -- Стой! Нам больными надо стать!

Валимир прошел по поляне, выкопал луковички и натер глаза, сунул остатки в нос.

-- Так мы за больных сойдем, пояснил он, подавая одну луковичку Виткасу.

В пещеру с хворостом они попали легко. Врач передал градусники -- натереть их, подержав над веткой неугасимого дерева, оказалось делом пустяковым. Больных у врача пока не было, разве что вывихи и головокружения, когда поднимались на драконах. -- и обрадовался, когда захворали сразу двое. Сам принес в пещеру еды, питья и лекарства. И оставил их. Разожгли костер, положив в него ветвь неугасимого дерева. Огонь запылал ровно, и стало тепло. Дрова, к их удивлению перестали прогорать. Когда ветку достали, оказалось, что она ничуть не обгорела.

-- Понятно, -- произнес Валимир, задумчиво рассматривая ветку.

-- Что тебе понятно? -- поинтересовался Виткас, примериваясь ножом, обрабатывая конец стрелы. Нож дерево резал с трудом и быстро тупился.

-- Как они путешествуют налегке. Дай-ка, -- Валимир взял готовую стрелу из рук Виткаса, подошел к стене и воткнул ее в камень. Стрела вошла почти полностью. -- Смотри-ка, а я удивлялся, что за сучки из скалы торчат. Этой стрелой Бога убить можно... Хотя... -- он задумчиво покачал головой. -- На оборотня серебро нужно. А его-то у нас как раз нет. Они еще про воду говорили, но это вряд ли. Сам видел, как они ее пьют.

-- Есть, -- радостно воскликнул Виткас, снимая с себя внушительный серебряный крестик. -- Цепочка тоже из серебра. Если расплавить его и кончик обмакнуть...

-- Не самое лучшее серебро, если в богадельне побывало, -- рассматривая крестик и цепочку, произнес Валимир. -- Волшебное свойство серебра -- у оборотней и вампиров оно белеет, у проклятых чернее черного становится. Как будто черные мысли души на себя собирает. По нему можно определить, какая у кого душа.

-- Золото тоже, -- сказал Виткас, подув на стрелу и проверив ее на глаз. -- Черные пятна оставляет на коже.

-- Никогда не понимал, как оно работает, и почему они не боятся брать его в руки... Наверное, оно с их кровью что-то делает...

-- А проклятый -- это кто? Тоже гаденыш?

-- Проклятый -- это я. И Манька. И Борзеевич, наверное. Но я не совсем проклятый, а только наполовину. Я видел их, каждого в лицо помню, поэтому оно на мне не так заметно. И на человека не летит, если отверзаю от себя. Кроме того, я знаю, как Проклятие работает, поэтому вижу иногда его ужас в себе. Все люди в той или иной мере проклятые, но не до такой степени, как проклятые, которых проклинают со знанием дела.

-- В смысле?

-- Проклинают человека не здесь, а там, а зовут отсюда. Человек о встрече с вампирами никогда не помнит, но обычно они изводят всю семью. Было бы странно, если бы на брата наложили, а меня бы оставили. Но то, что ложили не совсем умно, в этом я уверен. Зов они на брата наложили, а меня Прокляли с обеих сторон... Я же говорю, нас с братом перепутали, мы с ним похожи. И получилось, что барракуда моя сама себя ославила. Жаль, что она не на себя, а от себя проклинает.

-- Все равно ничего не понимаю, -- признался Виткас.

-- Вот смотри, помещик один на три -- пять тысяч крепостных рабов. И все они молятся на него, а почему? А потому что поднять вампира не то же самое, что заставить проклятого сунуть голову в петлю. Это жесткое зомбирование, когда есть два человека, связанные между собой.

Но они замучались бы искать душу раба. А им это и не надо! Им чтобы мужик видел Благодетеля, а женщина строгое назидание. А в массе те и другие на коленях стоят. И тут уже механизм взывания к человеку по упрощенному варианту, когда женщина становится объектом наложения Зова, а мужчина Проклятия. А без души именно крепостной раб получается, потому что без самого человека не прославишь. Бабы помещика меньше чтили, но стоило ей голос повысить, мужик ей пару ребер сломал, и она замолчала. А мужика плеточкой помещик охаживает. Он ему только в ноги кланяется и спасибо говорит.

Обычно этим церковь занималась.

Поэтому, когда человек в церковь приходит, он как бы замирает в благоговейном ужасе, чувствуя присутствие невидимого человека, страх, и тянет пообщаться с Благодетелем, а когда выходит, испытывает невероятное облегчение.