Вселенная философа

Представим себе ученого того времени. Как правило, он изучал природу не потому, что прямо отвечал на запросы практической деятельности, но из чисто интеллектуального чувства любознательности. Наблюдательность дикаря определялась его потребностью в еде. Натуралист, бродивший в еловых лесах, не знал таких узких шор, но это не значит, что его характер видения предмета был ничем не обусловлен. Способ восприятия во многом зависит от особенностей устройства органов чувств. У человека наиболее развито зрение, и потому мы всегда склонны начинать с наглядных, зрительных представлений о предмете: его очертаний, окраски и т. д. Такой подход кажется самым «естественным». Но дальнейшее развитие познания показывает его недостаточность. Например, в медицине были долгое время распространены чисто морфологические описания заболеваний. Но затем столкнулись с фактами такого рода, когда организм с явными морфологическими, зрительно воспринимаемыми нарушениями отлично справлялся со своими функциями; и наоборот, без всяких видимых анатомических изменений наблюдались функциональные нарушения, — тогда пришлось пересмотреть привычный взгляд. То есть начинали с того, что бросается в глаза, — с анатомии, а затем признали, что главное — это как действует организм, как он выполняет свои функции. И оказалось, что описание функции — дело более значимое, определяющее по отношению к описанию внешней формы.

И этот переход — от описания внешней формы к описанию функций, способов деятельности — характерен для развития научного познания в самых различных областях. Такая! особенность познания давно была отмечена народной мудростью: по одежке встречают, по уму провожают.

В философии различение созерцательного познания (описываю то, что бросается в глаза, отражаю мир как зеркало) и познания, определяемого характером практической деятельности, явилось одним из замечательных достижений марксизма. «...Существеннейшей и ближайшей основой человеческого мышления, — писал Энгельс, — является как раз изменение природы человеком, а не одна природа, как таковая, и разум человека изменялся соответственно тому, как человек научался изменять природу».

Но вернемся к нашему белому грибу. Выделение еловой формы в качестве типовой было, видимо, обусловлено характером местности, где проводились первые наблюдения: обстоятельство довольно случайное. Выделение признака, по которому проводилось различение по окраске, явилось выражением начального этапа познания — описания предмета по внешней форме, по тому, что бросается в глаза. Впоследствии такой подход был освящен традицией и стал признаком хорошего научного тона.

Но застывший, традиционный подход к познанию может оказаться далеко не самым эффективным. В самом деле, на какую практическую деятельность ориентированы описание и классификация грибов по их внешним особенностям?

Я совсем далек от мысли подчинить научное описание нуждам сбора или засолки грибов и практическую деятельность человека в самом широком смысле вижу в разумном преобразовании природы, основанном на знании объективных закономерностей ее развития. Так вот, с точки зрения этой глобальной практики более значимыми были бы описание и классификация грибов по их специфическим функциям в различных биоценозах (системах взаимосвязанных организмов, проживающих на определенной территории).

В той же книге «Белый гриб» говорится, что наиболее частым типом уродства плодовых тел этого гриба являются срастания. Но что значит уродство, ненормальность? То, что необычно выглядит, или то, что плохо отражается на функциях организма? Видимо, второй подход будет более значимым. Но автор опять ограничивается чисто внешним описанием и даже не пытается показать функциональное значение срастания (как оно отражается на жизни гриба, на его деятельность в биоценозе).

Предвижу резкие возражения специалиста: «Ох уж эти философы! Берутся судить обо всем, а не знают, что в науке существует разделение труда, что в биологии есть дисциплины морфологические (описывающие форму) и функциональные». Знаю. И сознательно выступаю против чисто морфологических дисциплин, описывающих форму в отрыве от функции, ибо считаю их пережитком пройденного этапа познания.

Но какое я — не морфолог — имею на это право? Прошу прощения, в какой-то мере я тоже морфолог, поскольку исследую морфологию научного познания, его строение, последовательность ступенек познания, отражаемую системой всеобщих категорий. Но эта морфология, как уже видел читатель, определяется функциональным подходом: категории последовательно выводятся как ступеньки познания, то есть определяются по их функциям в процессе познания. Изучая историю познания, философ может дать представителям частных наук следующую рекомендацию: зная, что после изучения внешней формы познание всегда переходило к изучению функций (причем функциональный подход вносил существенные поправки в подход по внешней форме), учитывайте это и старайтесь изучать эти характеристики в их взаимной связи, где ведущей стороной взаимодействия является функция.