Но что же Клэм-бей? Тут было холодно даже в солнечную погоду, уныло даже во время так называемого лета, которое здесь длилось ровно четыре недели. Тут росли деревья, на которых никогда не бывало листьев, и жили странные люди. Странные без причудливости. Просто странные. Они были тихими и не то чтобы враждебными к чужакам, но относящимися к ним настороженно. А чужаками тут считались члены любой семьи, которая жила здесь меньше пяти поколений. И Филипу ничуть не помогало то, что его прапрадедушка был одним из полноправных жителей Клэм-бей. И то, что дом, который достался ему в наследство, представлял собой форменную руину, прежде чем он вложил в его ремонт несколько тысяч долларов в надежде привлечь туристов. Он все равно оставался чужаком.
И это было сложновато скрыть. И дело было не только в том, что все жители Клэм-бей имели склонность к серой одежде, ходили медленно и как будто неохотно, волоча ноги по земле. И не в том, что говорили они тоже медленно и с запинками, и что в их речи не было совершенно ничего причудливого или своеобразного. Они были все похожи друг на друга. В этом городишке существовал какой-то совершенно особый генофонд, который оказался не слишком благосклонен к своим носителям.
Тут даже с моллюсками было плохо.[1]
Филип и Вэнс позавтракали в полном молчании. Комментировать растущую гору счетов и отсутствие туристов не было никакой необходимости. Даже не глядя на бюджет, Филип знал, что у них есть еще четыре месяца, прежде чем всепоглощающий долг… того… поглотит их.
Раздался звон колокольчика, закрепленного снаружи на входной двери. Филип и Вэнс вскочили и бросились в прихожую приветствовать гостя. Их надежды рухнули при виде местного констебля.
— Привет, — без всякого энтузиазма произнес Филип.
Констебль кивнул и приподнял серую фуражку.
— Доброе утро, парни. Боюсь, у нас тут небольшая проблема.
Филип попытался определить его акцент. В Новой Англии так никто не разговаривал. Жители Клэм-бей разговаривали на своем собственном диалекте. Этот городишко был поистине замкнутым мирком. К сожалению, его отличало не очарование Старого мира, а что-то неуловимо жутковатое. Но, несмотря на всю свою жутковатость, жители Клэм-бей не сделали Филипу или Вэнсу ничего плохого.
И вот возникла проблема.
Констебль вывел их на крыльцо и указал на поставленный у дороги указатель.
— Что вы можете об этом сказать?
— Я нашел его на чердаке, — пояснил Вэнс. — Он показался мне очень живописным.
Ледяной ветер начал раскачивать знак. Констебль придержал увесистую доску.
— Если вам нетрудно, мы предпочли бы, чтобы вы его убрали.
— Почему?
Констебль издал харкающий звук и сплюнул комок зеленой слизи.
— Просто нам так хочется.
— Прошу прощения, но у нас не полицейское государство, верно? — заартачился Вэнс. — Мы можем вешать на свой дом все, что захотим. Разве не так?
Констебль нахмурился. Заметить это было нелегко, потому что уголки губ граждан Клэм-бей были естественным образом опущены вниз.
— Эх-хе-хе… Видите ли, мы не любим об этом вспоминать. То бишь о старом названии города.
Он подвигал челюстью, как будто желая удостовериться, что она все еще функционирует надлежащим образом.
— Но тут почти ничего не видно, — возразил Вэнс.
— Это напоминание, — ответил констебль. — Напоминание о том, о чем мы предпочли бы забыть.
Он смотрел вдаль, на океан, со странным выражением тоски и страха. В этой бухте никто никогда не плавал. Вода там была слишком холодная. Но изредка Филип замечал на берегу человека. Или двух. На их лицах неизменно было вот это самое пугающе непостижимое выражение.
— Мы его уберем, — успокоил констебля Филип. — Все нормально.
Констебль кивнул.
— Эх-хе-хе… — Он потер лицо. — Эх-хе-хе… — И зашаркал прочь, ни на мгновение не отводя взгляд от океана.
— Почему ты согласился? — спросил Вэнс. — Мы живем в свободной стране.
— Оставь, — отмахнулся Филип. — Какая разница? Нам ведь еще жить здесь. По крайней мере еще несколько месяцев.
— Что за срань! Это цензура!
— Да, да, да. Будешь отстаивать свои права, когда вернемся в Нью-Йорк.
Продолжая ворчать, Вэнс вступил в борьбу с указателем, решив во что бы то ни стало вырвать его из земли голыми руками.