Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 9

Гость снова вздыхает, его дыхание подобно шелесту далёких ветвей. В голосе угадывается искренняя печаль, более глубокая, чем та, которую Юстиниан когда-либо знал.

— Это будет её последняя ошибка.

Слова как бы повисают в пустоте, смешиваясь с ароматным дымком, вьющимся из курильницы для благовоний и ещё больше скрывающим тёмную фигуру, застывшую возле кровати.

Юстиниан пытается приподняться на локтях. Боль слишком велика. Сознание затуманивается, незыблемо удерживая лишь одну мысль, одно слово, одно имя.

Император спрашивает чуть слышно:

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Разумеется, Ваше Величество, можно кое-что предпринять. Я перед вами на коленях, но с протянутой для дружбы рукой. — Из тьмы появляется отросток, который вытягивается вперёд, показывая ладонь с пятью удлинёнными пальцами. — Мы оба при смерти. Умирающие властители, так сказать. Однако нам не обязательно расставаться с жизнью. И вашей императрице тоже.

— Что ты предлагаешь?

— Дайте мне власть над вашей империей, — просит визитёр. — Сделайте меня союзником, и я стану другом — самым верным из тех, которые у вас имеются. Болезнь, пожирающая вас, отступит. И императрица ещё долго проживёт, чтобы почить вечным сном в своё время.

— Продолжай.

— Чумные ямы почти полны. Пусть они переполняются. А тех, кто умирает непосредственно на улицах — одиноких, нелюбимых и неизвестных, — позвольте оставить непогребёнными. Пусть себе гниют. Пусть источают зловоние. В наступившем хаосе лишь одна повозка покинет город. Я уеду в ней.

— Что тогда? Что ты будешь делать?

Тьма разводит руки в стороны, её длинные пальцы струятся, словно пламя свечи.

— Кормиться, — изрекает посетитель. — Я… голоден. Очень голоден.

Юстиниан крепко зажмуривает глаза. Будущее предстаёт перед ним с ясностью мистического откровения, рождённого в пламени кошмара. От Фракии до Никомедии распространится мор — яд в крови империи, — опустошая один город за другим, подводя Восток к запустению и разорению. Военные походы, так тщательно спланированные, ни к чему не приведут. Запад вернётся к готскому варварству, а мечта о Риме умрёт навсегда и никогда не воскреснет.

Император открывает рот, чтобы говорить.

— Пожалуйста. — Тьма предостерегающе поднимает руку. — Вы должны всё обдумать. Тщательно.

Тщательно.

Сознание Юстиниана кружится, словно в оргии танца. Лёжа в душной комнате, он вспоминает, как впервые увидел Феодору: пот, бисеринками выступивший на её лбу; очертания стройного тела, охваченного вихрем движения в сиянии дюжины свечей; игру теней на призывно вихляющих бёдрах. А ещё вспышку карих глаз, резанувшую, будто острая кромка кремня. И убогость окружения. Некоторые мужчины стояли и аплодировали, требуя большего. Другие стыдливо наблюдали за Феодорой, вращающейся вместе со светом, меняющей форму и лик, растворяющейся во мгле по окончании неистовой пляски.

Юстиниан пытается сглотнуть. В горле слишком сухо.

Остаётся лишь слабо кивнуть.

— Да будет так, — через силу хрипит император.

Дымка чуть колышется, колеблемая внезапным дуновением призрачного ветерка. Тьма встаёт в полный рост, едва не касаясь макушкой каменного потолка.

В руку Юстиниана вложен квадрат пергамента. Это пропускная грамота, дающая предъявителю право на беспрепятственный проход через городские ворота. Перстень с личной печатью подан императору. Металл обжигает кончики пальцев. Юстиниан прижимает перстень к воску, заверяя документ своей печатью, прежде чем в изнеможении рухнуть на спину.

— Вы сделали мудрый выбор, — склоняет голову гость. — И полагаю, сочтёте меня достойнейшим из союзников. Я ещё немного полакомлюсь плодами этой земли, а после удалюсь, но через восемь столетий вернусь, чтобы отомстить разрушителям вашего города. — Тьма наклоняется ниже. — Однако сделка есть сделка. И теперь вы исцелитесь.

Пальцы визитёра держат что-то тонкое и острое. Юстиниан не замечал этого раньше. Тьма поднимает предмет над головой, и тот блестит в слабом свете. К императору приходит понимание, что перед ним игла длиной более фута[23].

— Подожди… нет, — лопочет он, и слова застревают в горле.

Игла устремляется к Юстиниану. Она прокалывает плоть, вскрывая бубон на шее. Тёплая жидкость струйкой выплёскивается наружу, омывая голую грудь. Император кричит — или пытается это сделать, — но болезнь лишила его голоса, и зародившийся вопль звучит не громче предсмертного хрипа.

Тьма целится в подмышечные впадины и разрывает один бубон за другим, с лёгкостью вонзая в них миниатюрное копьё. Кровь и гной вытекают из ран, пачкая одеяло. Мир меркнет перед глазами. Сиплое дыхание с трудом вырывается из груди. Юстиниан задыхается, его зрение гаснет, и он теряет сознание.

Кончик иглы откидывает одеяло, открывая взору измождённое тело. В паху сидит последний бубон, багровый и опухший, пульсирующий жаром. Посетитель закатывает глаза. Он продолжает рассматривать потолок, даже когда усмехается и поднимает иглу, чтобы нанести заключительный удар.