Все страдания для нас закончатся. Ребёнок никогда не узнает мир ползучих Кусак и голодных Летунов. Это будет правильным поступком, уверял я сам себя, подкрепляя своё решение.
Но Эвелин остановила меня, даже не зная о моём плане.
Она взглянула на меня своими большими голубыми глазами, из-под потемневших тяжёлых век и немного приподняла голову.
Она поцеловала меня, чёрт бы её побрал.
Она поцеловала меня, словно любила, и я взял её за руку. Мы немного полежали так, затем провалились в сон. После этого я понял, что никогда не смогу её убить. Даже, чтобы спасти от мучений жизни в этом умирающем мире.
Через две недели у неё начались схватки. У меня имелись полотенца, прокипячённая вода и даже немного болеутоляющих, которые я раздобыл в сгоревшей аптеке в Перампе. Она закричала и я увидел, что ребёнок полез из её живота наружу.
Она кричала, а я понукал её: вдох, вдох, вдох. Она тужилась и кричала. Из неё вывалился сгусток крови и плаценты, и я понял — что-то идёт не так. Её крики взлетели до пронзительной высоты и она взывала к Иисусу, к своим маме и папе, к бедняге Джонни.
Я отступил, когда её утроба треснула спелой дыней и, словно засохший сучок, высунулся кривой коготь. Она извивалась змеёй и её вой отдавался белым шумом у меня в ушах, пока тварь внутри неё
У твари была луковицеобразная голова, изумрудная и покрытая кровавой слизью. Два глаза без век пучились чёрными камнями, но ничего другого на этой морде не было. Под глазами корчилось множество трепещущих усиков, безголовые подобия змей, источающие сукровицу и слизь. Оно выползало из тела Эвелин и я понял, что она умерла. Никто не смог бы потерять столько крови и остаться в живых. Эвелин стала просто полой оболочкой. Её закатившиеся глаза смотрели в неровный потолок тоннеля. Вспоминая это, я думаю, это даже к лучшему, что она не выжила и не увидела взросшую внутри неё тварь.
Оно спрыгнуло с трупа Эвелин, разбрызгивая тёмную флегму со своих когтистых рук и ног. Ещё два придатка росли из маленькой сгорбленной спины и, когда они раскрылись, я услышал треск, как от растягивающейся кожи. Это походило на крылья большой летучей мыши, хотя чересчур маленькие, чтобы нести эту тварь, с её дынеобразной головой и раздутым брюхом. По-моему, оно весило, по крайней мере, фунтов двадцать пять-тридцать.
Бесконечный миг тварь смотрела на меня, а затем отвернулась, чтобы дёргающимися лицевыми щупальцами обследовать тело своей умершей матери. Я услышал ужасный сосущий звук, пока оно лакало кровь Эвелин, словно материнское молоко, а потом треск костей, когда его усики оплели и
Звук ломающихся костей Эвелин разорвал мой транс и я метнулся к обрезу, который хранил рядом с одеялами. Тварь снова повернулась ко мне, как будто знала, что я собирался поставить на ней крест. Большие чёрные глаза сузились во впадинах и остатки его же собственного последа вытекли из незаметного осьминожьего рта. Оно уставилось на мою двухстволку и, клянусь,
Хотя оно шипело на меня лишь мгновение, это единственное слово, которое я никогда не слышал прежде, почему-то прозвучало знакомо. Может быть, я слыхал его в кошмарах.
Теперь я слышу это слово уже многие месяцы. Каждый раз, когда закрываю глаза.
Иногда мне снится Нью-Йорк или Лос-Анджелес, или даже Лондон. Я вижу громадные памятники мира, который был прежде, башни, что когда-то бросали вызов небесам. Я вижу их покосившимися, полуразрушенными и рухнувшими в море, и полчища холоднокровных земноводных тварей кишат на них, словно опарыши на разлагающемся трупе.
Я вижу и ребёнка Эвелин Колтон или что-то, похожее на него. Оно высится над разрушенными городами, грозовой тучей раскинув крылья, распевая дикую песнь торжества и уничтожения. Оно сидит на корточках, будто колоссальная обезьяна, на остове Эмпайр Стейт Билдинг, словно он не больше бревна, упавшего в какое-то болото, размером с весь мир.
Я вижу его
Сонмы Колтоновских детей слетают вниз с холодных звёзд, массами жужжащих мух роятся вокруг своего бога.
Вот именно, теперь я понял, это — их бог.
Это — бог нового мира.
Прошёл уже год, так как я похоронил Эвелин. Её могила лежит в одном из самых западных тоннелей шахты, отмеченная крестом, который я забрал из остатков старой церкви.