Я плохо помню то, что последовало за этим: шаг вперёд с широко разведёнными в стороны руками; ритуальное самоубийство нашего хора, жертвующего собой; слова, сказанные в то время, когда кинжалы пронзали сердца.
В памяти мало что сохранилось, но свидетельства повсюду вокруг меня: разрушенные алтари, сожжённые здания, мёртвые жрецы.
Мы заключили сделку с Существом. У него нет имени. Мы не знаем, что это такое.
Мы выпустили хищника посреди стада.
Мы убили ваших богов, сограждане. То Существо управляло моим телом, как возница правит повозкой; то Существо подступило к Дионису в маске, смотрящему спектакль, и вонзило клинок в его шею, чтобы увидеть, как льётся смертная кровь;
Оно не исчезло, то Существо, которое мы пробудили. Я очнулся, как все вы знаете, посреди бойни и почти без памяти, но оно не уснуло снова. Существо освободилось.
Оно не успокоится, пока все земные боги не умрут, а мир не изменится навсегда.
Отныне и вы свободны, даже если слишком одержимы верой, чтобы узреть это.
Смертные… мы вручаем вам бразды правления миром!
Делайте, что хотите.
Марта Хаббард
ДОБРЫЙ ЕПИСКОП ПЛАТИТ ЦЕНУ
Епископ Селестии[20]
стоял на верхней площадке своей резиденции и наблюдал за движением громоздких повозок: слоноподобных колёсных гигантов, со скрипом спускающихся в гавань и занимающих места у императорских трирем, ожидающих погрузки.— Тимос, это последняя. Сколько их всего?
— Тридцать три, мой господин.
— Только-то! Думаешь, этого достаточно?
Тимос поднял брови в том извечном жесте отрицания, которым с рождения владеют все бюрократы. Будучи всего лишь писарем, да ещё и рабом, что он может знать о работе императорского двора? Его хозяином являлся епископ, духовный лидер паствы, обретающейся вблизи храма Святых Мучеников на восточном берегу Эвксинского моря. В обязанности епископа входило «знать», что требуется, чтобы убедить двор Феодосия в том, что притязания на спорную реликвию справедливы, честны и неоспоримо правильны. что треклятую вещицу следует вернуть на прежнее место упокоения в церкви Святителя Николая Чудотворца.
Епископ Проб потёр свой великолепный нос. Затем, поскольку стояла удушающая июльская жара, он приподнял широкополую шляпу и задумчиво почесал потную голову с седеющей копной волос, напоминающей птичье гнездо. Иногда ему казалось, что одна из самых трудных сторон епископского бытия — носить под митрой эту зудящую массу.
— Напомни мне ещё раз. Что мы отправляем?
— Всё?
— Нет, только самое важное.
С протяжным вздохом всех мучеников-писарей Тимос взял в руки первый из ста свитков и призадумался, с чего начать. Ему хотелось, чтобы епископ прочёл их сам, но тот не умел читать. Хотя в юности Проб так и не смог овладеть ни одним языком, кроме родного армянского, его отец, прославленный полководец Марк Проб, усердно используя семейные связи, сумел добиться для своего единственного сына этой синекуры на востоке Анатолии.
— По шесть тюков красного и лазурного фригийского шёлка; сто отрезов пурпурной шерстяной ткани для зимних плащей; десять шитых золотом и серебром алтарных полотен, ради которых пять святых сестёр из монастыря Святой Евлалии потеряли зрение; три шкатулки с шафраном, собранным крошечными пальчиками местных детей младше трёх лет; двадцать обработанных и пригодных для письма шкурок невыношенных весенних ягнят; четыре шкатулки, наполненные горошинами чёрного перца; две шкатулки с корицей; две шкатулки с цельными сушёными лепестками гвоздики и одна — с молотыми; две бочки с копчёной осетровой икрой и три — с солёными карпами…