Вселенная против Алекса Вудса

— Ты что, охренел?! — закричала Элли. — Ладно, дед с приветом, но ты-то! У тебя-то мозги есть? Блин, Вудс, чем ты думаешь? Хочет он склеить ласты, его дело. Ты-то тут при чем? За каким фигом он тебя втягивает?

— Он меня не втягивает, — сказал я. — Это я его втянул.

Элли запустила пальцы в волосы и принялась взад-вперед расхаживать по салону — ни дать ни взять тигрица в клетке. Время от времени она останавливалась, трясла головой и выдавала очередное ругательство. Пару раз мне казалось, что она готова влепить мне еще одну затрещину. В конце концов она опустилась на пол рядом со мной, привалившись спиной к стойке.

— Значит, так. Прямо сейчас ты звонишь матери, — заявила она.

— Нет.

— Тогда я позвоню!

— И ты не будешь.

Она протянула мне письмо.

— Вудс, это бред. У меня просто нет слов.

— Это не бред, — возразил я. — Поверь мне, мы знаем, что делаем.

— Ничего ты не знаешь! Ты даже не представляешь, что вы затеяли!

Я сосчитал до пяти, повернулся и посмотрел ей в глаза. Точнее, в глаз, не скрытый за челкой.

— Элли, послушай меня. Я делаю то, что считаю правильным. Ты меня не переубедишь. Никто не переубедит. Я несколько месяцев обдумывал ситуацию. И решение я принял сам. Никто на меня не давил.

— Ты понимаешь, что собираешься вляпаться в дерьмо?

— Возможно. Но это не имеет значения. Я поступаю правильно.

Элли закатила глаза.

— Господи, Вудс, да откуда ты знаешь, что правильно, а что нет? Ни один человек этого не знает.

Я сделал несколько глубоких вдохов. Сомнений не осталось. Последние Элли выбила из меня своей пощечиной.

— Элли, — начал я, — если я так уверен в себе, то на это есть причины. Вариантов всего два. Согласно первому, мистер Питерсон умрет через пять дней мирно и безболезненно. Согласно второму, его смерти будут предшествовать долгие недели мук. Прикованный к постели, он будет страдать от невыносимой боли и не сможет даже сказать, до чего ему худо. К тому времени ему будет трудно и глазами двигать. Мистер Питерсон — не сумасшедший. И я тоже в своем уме. Мы выбрали наилучший путь. Ты можешь со мной не соглашаться, но я же не прошу тебя нам помогать. Просто не мешай. Пожалуйста, Элли. Прошу тебя как друга.

Я знал, что этот аргумент не может не подействовать, но, договорив, с изумлением увидел, что Элли плачет. Она отвернулась от меня и, уткнувшись носом в рукав, громко всхлипывала. Я растерялся, не представляя, что делать. Хотел погладить ее по голове, но, поскольку от плача она у нее тряслась, вышло неуклюже — я только взъерошил ей волосы, словно трепал по холке собаку или лошадь. Поэтому я просто приобнял ее за плечи. Она прижалась ко мне и через несколько минут успокоилась, продолжая только изредка подшмыгивать носом.

— Вудс, ну что мне с тобой делать? Ты же реально, блин, какой-то святой.

И тут она повернулась и поцеловала меня. В губы. Я был в таком шоке, что не ответил на поцелуй. Честно говоря, я не знал, как это делается. Нетрудно догадаться, что у меня с этими делами совсем туго. Но вот что меня удивило. Я не почувствовал от поцелуя Элли ни малейшей неловкости. И она — я почему-то это знал — тоже не почувствовала. Потом она положила голову мне на плечо, будто ничего особенного не случилось. Мы долго так сидели. Губы у меня горели. Левую щеку жгло как после укуса осы. Я опомнился, лишь когда Элли взяла меня за руку, в которой я все еще сжимал письмо.

— Долго сочинял шедевр? — спросила Элли.

— Шесть с половиной часов, — признался я.

— И ты серьезно собрался сообщить обо всем матери таким способом?

— А как еще мне ей сообщить?

— Черт, ты хоть понимаешь, в какое положение поставил меня?

— Я не хотел.

— Понимаю.

Немного подумав, я предложил:

— А может, тебе завтра утром изобразить, что ты страшно удивлена?

— А может, тебе рассказать ей правду?

— Так там все правда. Я же ее не обманываю.

— Не валяй дурака, — фыркнула Элли. — Ты понимаешь, о чем я.

Несколько долгих секунд я разглядывал полку с четырехдюймовыми хрустальными шарами в глубине комнаты.

— Ладно, мне пора, — сказал я наконец. — Надо успеть в больницу, пока не…

— Ничего мне больше не рассказывай, — перебила Элли. — Меньше врать придется.

Она высвободилась из-под моей руки, вытерла глаза и стала поправлять волосы. Я встал, запечатал письмо и положил его слева от кассы.

— Может, хоть позвонишь ей завтра? — спросила Элли, когда я развернулся к выходу. — От тебя что, убудет?

Я промолчал. Элли уперла руки в боки.

— Ей, между прочим, надо знать, что с тобой все в порядке.

— Давай я лучше тебе позвоню? А ты…

— Вот еще, нашел посредника! Можешь мне позвонить — но только после того, как поговоришь с ней.

Я прикусил губу. В ближайшие дни мне понадобится ясность ума и полное самообладание, а разговор с матерью не будет способствовать ни тому, ни другому.

— Ну? — произнесла Элли.

— Мне правда пора, — сказал я.

Если бы Элли все еще держала в руке сапог, то наверняка запустила бы им в меня. А так она просто развернулась и пошла к себе. Молча. Я не стал ее останавливать. Времени не было. Да и смысла.