Прямо перед ними засиял яркий свет. Он отражался от красивых кристаллических структур, похожих на гигантские призмы. Бетти, остолбенев, смотрела на меняющиеся краски. Поразительная красота увиденного была устрашающей. «И я подхожу к яркому свету — кристаллы, яркий-яркий свет, и прозрачные кристаллы, в которых играет радуга. Все вокруг хрустальное — все формы из хрусталя. Я не знаю, что это. Я боюсь! Я хочу назад! А впереди — яркий свет. Я хочу повернуть назад. И они проводят меня сквозь эти кристаллы. Этот яркий свет — впереди, вверху. 0-ох… яркий-яркий свет. Мы остановились, и эти двое сошли с пути. И я стою прямо перед светом. Я вижу что-то похожее на птицу — громадную-громадную птицу. Она стоит, видны ее крылья и сзади нее свет!.. Птица похожа на орла. И она живая! У нее белая голова и коричневое оперение. Птица просто стоит, и такое впечатление, как будто она распушила перья. А позади нее, такой яркий свет. Очень красиво. И очень, очень жарко здесь… Птица стоит, и вокруг нее летают золотые пылинки… крошечные золотые точки. О, как же жарко! Свет все усиливается и усиливается. О, жара невыносимая! О, я слабею».
В эту минуту Бетти начинает кричать от боли: «Вытащите меня отсюда! Уберите меня отсюда! Я не чувствую своих рук! О-о-о! О, мои руки и ноги! Мои ноги!..» Внезапно тело Бетти ослабло, и она стихла.
Это произошло так стремительно, что никто не успел отреагировать.
«О, становится немного прохладнее. Ax, ax, ox, мои руки! Они так болят!» В эту минуту в ее голосе зазвучали нотки растерянности: «Впереди какой-то костер. Маленький костер, как будто что-то горит. Я не знаю, что это такое. Просто горит что-то небольшое. Мои руки болят так сильно!..» В голосе Бетти зазвучало удивление. Ослепительный свет померк. Невыносимая температура упала. Медленно она открыла глаза — птицы впереди уже не было видно. На ее месте — только небольшой огонь. Она наблюдала, как костер постепенно стихал, переходя в красноватое сияние и, наконец, в кучу изредка вспыхивающих угольков и пепла: «Костер затухает, оставляя после себя угольки. Теперь я чувствую холод. Мне холодно… Ой, как холодно! Там впереди — мерцание угля и что-то еще. Я чувствую, как жизнь возвращается в мои руки. Мне получше. Угольки потухают, мерцая красноватым светом… О… Вот они превращаются в пепел, в котором изредка вспыхивают красноватые точки… А теперь пепел похож на червяка — громадного жирного червяка, как будто там лежит большой жирный червяк…» Затем справа от Бетти — существа стояли слева — раздались голоса, перешедшие в один громовой голос. Бетти помедлила и повторила то, что услышала: «Ты все видела и все слышала. Ты поняла?» Дальнейшая беседа Бетти с Голосом проходит опять под знаком ее религиозных трактовок происходящего, ищущих соответствия в символике передаваемой информации. Голос же ведет себя странно, не давая прямых ответов, но позволяя Бетти двусмысленное толкование:
— Я избрал тебя.
— Для чего ты избрал меня?
— Я избрал тебя, чтобы показать мир.
— Ты — Господь? — спросила Бетти удивленно.
— Я скажу тебе, когда придет твое время, — последовал двусмысленный ответ.
— Почему меня привели сюда? — снова спросила Бетти.
— Потому что я избрал тебя.
— Почему же ты не говоришь мне, почему и для чего?
— Время еще не наступило. Но оно придет — то, во что вы верите, то, что есть ваша надежда.
Последовало возвращение. Той же самой дорогой, между двумя своими странными спутниками Бетти вернулась в комнату с креслами. Опять последовала, процедура вставления трубок в рот и ноздри, пребывание в жидкости. Когда жидкость ушла из-под колпака, Бетти увидела, как существа, сопровождавшие ее, взяли по два белых шара, напоминающие мячи, и они пошли к выходу из корабля. Подойдя уже, как показалось Бетти, к выходу, они остановились. «Чего мы ждем?» — спросила Бетти. Ей ответили, что Квазгаа хочет поговорить с ней. Вошел Квазгаа. «Он кладет обе руки мне на плечи и смотрит в глаза. «Дитя, — говорит он, — ты должна забыть все на какое-то время», и он говорит мне что-то».
По мере того, как Квазгаа смотрел пристально на нее, голова его становилась расплывчатой. Казалось, что она смотрит на него и вместе с тем вне его. Один глаз его был сияюще-белый, а глазное яблоко второго — черным. Две глубокие борозды под глазами как бы о чем-то говорили.