Вселенная русского балета

Когда только-только начала восстанавливаться жизнь в Ленинграде, Татьяна Вечеслова была уже там – на улице Росси, в своем родном училище, и в театре. Еще в 1942 году, в Перми, она станцевала Китри в «Дон Кихоте». Опытная балерина, безукоризненно владеющая техникой – ей всегда с легкостью давались любые движения, – свою Китри, по уши влюбленную в цирюльника Базиля, она очень точно сыграла драматически. Стремление к характерности определило круг ее последних ролей – тех, что ей были действительно интересны. Вечеслова была убеждена, что любая, даже незначительная роль, имеет значение. Она – звезда – нисколько не смущалась исполнять партию Белой Кошечки в балете «Спящая красавица». «Ну и что? – пожимала она плечами. – Уланова ведь тоже танцевала вставное па-де-де в “Эсмеральде”, а Сергеев танцевал Синюю Птицу в “Спящей красавице”. Маленькая роль никого не может уронить. К тому же за один эпизод отличиться и запомниться намного сложнее, чем за весь спектакль». Именно за роль второго плана – карикатурную Кривляку в «Золушке» – Вечеслова получила Сталинскую премию в 1946 году. Вот что значит честное служение своей профессии! Но, конечно, свою любимую Эсмеральду Вечеслова не забывала никогда. Ее участие в спектаклях, неважно в какой роли, по-прежнему собирало полные зрительные залы.

Большое место в жизни Татьяны Михайловны занимал дом – уютный петербуржский дом на улице Дзержинского. По сути, он стал театральным салоном, где после спектаклей собирались друзья и коллеги. Заходили москвичи – Катя Максимова и Володя Васильев. Много раз в доме Вечесловой был мой отец. Много вечеров в обществе Вечесловой провели Евгений Мравинский, Ираклий Андроников, Ольга Андровская, Михаил Царев, Софья Преображенская, Фаина Раневская – всех не перечислить.

Но один человек заслуживает особого внимания.

Из воспоминаний Вечесловой:

«Где и когда я встретилась с Анной Андреевной Ахматовой? Как ни странно – не помню. Не хочу и не могу ничего придумывать, не имею на это права. Я робела, я затихала в ее присутствии и слушала ее голос. Особенный этот голос, грудной, чуть глуховатый, он равномерно повышался и понижался, завораживая слушателя. А впервые в гости к ней я пришла в 1944 году, в Фонтанный дом, где она жила. Была глубокая осень, мы сидели в одной из двух ее комнат, обе в пальто, потому что было холодно. Сидели перед электрическим камином. Передо мной на стене висел ее портрет – рисунок Амедео Модильяни. Я сидела, смотрела на Анну Андреевну, на ее суровую комнату, чувствовала, что у нее свой мир, свои герои, свои представления, свои старинные вещи рядом, и она сама – спокойная, тихая, в черном, гордая, как королева, простая и беззащитная одновременно».

Однажды в доме у Вечесловой собирались гости на обед. Все уже давно пришли, не было только Анны Андреевны, и в ожидании ее компания болтала, не садясь за стол. Как только Ахматова появилась в дверях, все – и молодые и старые – встали, не сговариваясь. «Невозможно было сидеть», – пишет Вечеслова. Дело не в этикете – просто одним своим появлением эта удивительная женщина так влияла на окружающих.

Узнав Анну Андреевну ближе, Татьяна набралась смелости и спросила:

– Скажите, а как вы пишете стихи?

Ахматова наклонилась и на ухо тихо ответила:

– Это таинство.

Ахматова была поэтом во всем и оставалась поэтом даже в долгие годы молчания. Она никогда не жаловалась, не роптала на жизнь, проявляя подлинное величие. Вечеслова всегда поражалась тому, как Ахматова умела радоваться пустякам – такой мелочи, как распустившийся цветок, небо в вечернем свете или пение птицы. И она никак не могла понять, чем же заслужила нежность со стороны этой женщины.

«Как-то я должна была танцевать Китри, и неожиданно Анна Андреевна выразила желание пойти в театр. Я страшно заволновалась – вдруг не понравится ей балет или мой танец разочарует. После спектакля все зашли ко мне за кулисы. Помня о честности Анны Андреевны, я была уверена, что, если ей не понравилось, она скажет правду. Я подошла к Ахматовой, она посмотрела на меня и сказала: „Таня, вы – Жар-птица!“ И я видела ее волнение, видела, как много своего, ахматовского, вложила она в это слово. А после спектакля Фаина Раневская пригласила нас всех к себе в номер в „Асторию“, где она жила тогда, заказала бутерброды и вино – больше ничего не было. Но тот вечер после моего спектакля, вместе с Ахматовой, во всем казался удивительным и необыкновенным».

И снова из воспоминаний Вечесловой:

«Сорок шестой год. Прихожу к Ахматовой, у нее Раневская. Давно не виделись – я болела и собиралась поехать в санаторий. Замечаю на столике новый томик стихов.

– Анна Андреевна, вышел?

– Вышел, – говорит она, улыбаясь.

– Анна Андреевна, дайте почитать, я верну вам в целости и сохранности.

– К сожалению, не могу – это сигнал. Правда, завтра-послезавтра выйдет тираж. Но сколько людей приходит ко мне посмотреть на книжку, потрогать ее.

И тут на помощь приходит Раневская: