Я не стал выяснять, чем закончится перестрелка и кто из них кого ухлопает. Мне это было безразлично. Перескочив через тело портье, я бросился к дверям, сбежал по лестнице и, задыхаясь, выскочил на площадь. В Молюскии был уже вечер. Прохожие удивленно оглядывались на меня – запыхавшегося, в расстегнутой рубашке, со сбившимся галстуком.
Не успел я пробежать и тридцати шагов, как от главного входа в гостиницу донеслись звуки сирены. Из «Алозии» выбежали четверо мужчин в сероватых комбинезонах службы безопасности и остановились, высматривая кого-то в толпе. Сообразив, что бегущий человек скорее привлечет их внимание, я заставил себя перейти на шаг и нырнул за первый же угол.
К сожалению, как и повсюду в Молюскии, дом, рядом с которым я оказался, протянулся на целый квартал, а с другой стороны улицы виднелась серая стена другого такого же бесконечного строения. Между двумя этими зданиями я был точно в западне: ни подворотен, ни арок, ни запутанных улочек – стоит сюда свернуть флаерсу, и я буду как на ладони. Решив, что безопаснее где-нибудь отсидеться, я нырнул в первое попавшееся кафе и выбрал самый дальний от двери столик. Кафе было не самого высокого пошиба. В воздухе, не разгоняемый, а лишь закручиваемый вентиляторами, висел удушливый дым безникотиновых сигарет. У стойки бара, вызывающе покачивая бедрами, стояли жрицы общедоступной любви, а по углам, буравя всех медвежьими глазками, сидели какие-то подозрительные личности, с которыми я не захотел бы встретиться ночью на узкой улочке.
Скрипя несмазанными коленями, рядом возник робот-официант и до тех пор стоял у меня над душой, бормоча меню, пока я не заказал себе ужин, не видя другого способа отвязаться. Не чувствуя вкуса, я поглощал какое-то местное обильно перченное блюдо, а сам искоса посматривал в затемненное окно кафе. Дважды или трижды мимо на небольшой высоте летал черный флаерс, и всякий раз я отворачивался, хотя едва ли из кабины можно было разглядеть то, что происходило в помещении.
Заметив лежащую на стойке бара газету, я взял ее, чтобы в случае необходимости заслонить лицо. Когда флаерс в очередной раз показался у окон, я поднял газетный лист повыше и едва не грохнулся со стула: на меня смотрела моя собственная физиономия.
Под фотографией была небольшая заметка, написанная кошмарным стилем, столь свойственным провинциальным газетчикам.
СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ