Вселенский расконвой

Строго говоря, в бедственном положении находилось не только его седалище. Голова, увенчанная короной Хеджет[68], гудела и была словно теллуриевая, тело в царских, с заабом[69], одеждах взопрело, как мышь, руки в кольцах, браслетах и перстнях утомились держать эти чертовы атрибуты[70]. Такие вот голимо сакральные дела – мистерии и ханумак для трудового народа. Придумали, растакую мать, херню, ни вздохнуть, ни пернуть. Вернее, не придумали – придумал. И ведь не дьявол же, не Сатана, не Вельзевул – он, он, Ярчайший Светоч Разума, Мудрейший Среди Мудрых. Достопочтенный Тот. Вон он, паскуда, притулился в сторонке, в компании херихебов[71] и верхних жрецов, вместе с Иерофантом и Старейшиной Зала опускает эрпатов на долю малую в храм. А что ему? Приехал, пошатался, проинспектировал Сокровищницу, поездил по ушам и благополучно свалил. Конечно, благополучно, на планетоиде-то лафа, это вам не по Нилу-реке вниз на парусной тяге. Шамаш небось горючее ему без крика наливает, по самое по некуда, лишь только подмигни, а тут уже полгода как до Нинти не добраться, и спинным мозгом чувствовать, что трахает ее Энлиль. Сволочь. Гнида. Падла. Баловень судьбы. Во всем. Ведь даже тогда, при жеребьевке, ему достался Нижний Маган – Черная конкретно земля[72], плюнь – и что-нибудь да взойдет. Что, что… Просо, пшеница, полба, ячмень, овощи, бобовые, разноцветный лен[73]. А система мощеных дорог? А обширные охотничьи угодья? А прямой – торгуй, не хочу – выход к Средиземному морю? Это не считая фантастических климатических условий, позволяющих снимать по три урожая в год[74]. Так что хрен большой и толстый в обе руки – нет на свете счастья. Справедливости тоже, блин, нету. Есть только имя, сосватанное Птахом, до жути символичное, на маганский манер. Действительно, ведь так и получается – надо усраться и не жить[75]. Да, перспективка хоть куда. Еще хорошо, что…

Однако подумать о чем-нибудь хорошем Энки не дали – подал голос Гибил, сидящий по соседству.

– Батя, бля, ну скоро там еще? Ссать хочу, не могу, сейчас под трон потечет.

Трон у него был свой, золоченый, с заабом, но похуже, чем у Энки, а голос осипший, хрипатый, сразу слышно – с перепоя, и жестокого. Хорошо еще, что говорил он с чинной, приличной интонацией, тишком, не меняя положения лобастой, декорированной короной головы. Как это и положено принцу.

– Говорено же тебе было по-ануннакски – пива этого чертова не жрать, – сквозь зубы зашипела Дамкина[76], качнула золоторогой головой. – Господи, у всех дети как дети. А здесь… Нет, лучше бы я тогда сделала аборт… Я тебе, чертов сын, нассу…

Она была тоже при короне и на троне, а шипела, словно очковая змея. Происходящая церемония ей ужасно нравилась.

– Терпи, сынок, терпи, – по-доброму отозвался Энки, – дыши животом, расслабляйся, думай о чем-нибудь глобальном. О вечности, о Космосе, о гармонии, о времени, о течении жизни. Держись, будь мужчиной, не дай сфинктеру взять верх…

А таинство тем временем шло по нарастающей – все гуще клубился дым, все громче звучали ритмы, все явственней становились запахи. Наконец на востоке над горизонтом появилась лучезарная Сотис[77]. Дружно, с новой силой грянули шушан-удуры, зазвенели кимвалы, взвизгнули цевницы, и ликующая толпа пала на животы. В церемонии остался заключительный штрих.

«Ну, господи, благослови! – Энки вытащил из кобуры бластер, снял с предохранителя, с тщанием взял прицел. – Я спокоен, я спокоен, я совершенно спокоен. Я уверен в себе, я уверен в своих силах, я самый лучший. Моя рука тверда, глаз остер, нервы теллуриевые, теллуриевые, теллуриевые. Только не промахнуться, только не облажаться, только не пульнуть в белый свет, аки в копеечку. Тот не простит, в Совете покроют матом, Шамаш не отвалит топлива, Нинти будет спать с Энлилем…»

Ему предстояло явить чудо – поджечь внушительную, налитую до краев горючей смесью емкость, дабы этим символизировать начало года. Внушительную-то внушительную, однако и расположенную черт знает где, на верхотуре пилона – ближе что, сукины дети, поставить не могли? Что, блин, такую мать, не позволяет религия?

– Ну, помогай нам Аллах. – Энки сконцентрировался, задержал дыхание, мысленно и энергетически устремился в цель и во время паузы между пульсациями сердца с плавностью, как и полагается, надавил на спуск. – Хурр!

Вспыхнуло, грохнуло, проехалось по ушам, дало по глазам, надавило на психику. Попал!!!

«О, шайтан!» – восхитились массы, снова упали на живот и простерли руки к высокому пьедесталу, на коем и размещался Энки с семейством.

– О, Осирис! О, Исида! О, великолепный Хор!

Близко, однако, никто не подходил, все держали дистанцию. Да и как тут подойдешь, когда бдят львы, могучие маджаи, жреческая гвардия и свирепые шамсу-хоры[78]. На фиг, себе дороже – от богов лучше подальше, а к котлу поближе. Если захотят – услышат.

Наконец таинство закончилось, Новый год настал. Массы подались в поля, эрапты – отсыпаться, Нил-кормилец – вон из берегов. Собрался в путь-дорожку и Тот.