Всем поровну

Первый день колонна шла пешком. В полдень и вечером конвойные дали овощей и позволили напиться у источника. На второй день осужденных посадили в повозки, и это было еще удивительнее раздачи овощей. Может быть, они хотят, чтобы осужденные подольше продержались на столбах? Э-хе… Агафокл услышал слово, громко произнесенное кем-то: навмахия.

От знакомого слова почему-то стало липко и страшно.

Предопределения судьбы неведомы даже богам, так стоит ли говорить о простых смертных. Даже и о не совсем простых… О том, что он не простой смертный, Агафокл узнал в раннюю пору юности, и узнал случайно. Однажды зимним вечером, когда рассерженное море выло и плевалось, врываясь в книдскую гавань, а небо было ясное и безлунное, он стоял перед деревянным, сработанным под хиосский мрамор портиком старого отцовского дома на Меняльной улице и, разинув рот, глазел на небо. Что его побудило в тот вечер вглядеться в очертания созвездий, является загадкой и рассмотрению не подлежит. Гораздо существеннее то, что за этим занятием, в принципе полезным, но приличествующим скорее сыну кормчего, нежели купца, его застал отец.

Уместнее всего в такой ситуации был бы подзатыльник, однако, против ожидания, Агафокл-старший подзатыльника сыну не дал, а встал рядом и, задрав бороду, тоже стал вглядываться.

– Видишь ее? – спросил он некоторое время спустя, переждав приступ немого удивления Агафокла-младшего.

– Кого, отец? – почтительно спросил сын, на всякий случай отступая на шаг.

– Кого, кого… Если бы я знал, кого! Если бы я ее видел! Уж я бы… Э-эх! Ну-ка скажи, что ты там видишь?

– Звезда, отец. Очень яркая. Золотая. А вчера не было. Да вот же она!

– Где? Скажи словами.

– Левее и ниже Тайгеты, отец. Неужели ты не видишь?

– Верно, – буркнул Агафокл-старший. – Там она сейчас и должна быть. Туда-то ее и повесили. А я… – он понурился и вздохнул, – я ее не вижу, сынок. Все вокруг вижу, а ее – нет, не могу. Всю жизнь пытаюсь увидеть, а увидел ты. Выходят, боги тебя любят… – он усмехнулся в бороду. – Придется завтра в жертву быка принести – не меньше.

– Кому, отец? – удивленно спросил Агафокл-младший.

– Гелиосу, конечно…

Наутро, едва дождавшись восхода солнца, отец потащил его из дома.

– И теперь видишь звезду?

Агафокл ответил утвердительно. Более отец ничего не пожелал объяснять, сколько Агафокл ни спрашивал. Самым удивительным было то, что звезда не участвовала в обращении небесных циклов. Она упрямо стояла на месте, как приколоченная гвоздем, и ночью можно было наблюдать, как окружающие звезды медленно-медленно проходят и над ней, и под ней, и сквозь нее.

С тех пор отец начал относиться к Агафоклу почти как к равному и – странное дело – стал реже брать его с собой в поездки по торговым делам, перестал заставлять упражняться в счете устном и письменном, зато твердо настоял на посещении философской школы при гимнасии и огорчался неуспехам сына больше, чем торговым неудачам.

Агафокл, не понукаемый никем, жил в свое удовольствие. Школа была развлечением для ума, не больше. Однажды, распираемый тайной, как амфора неперебродившим вином, он объявил, что днем и ночью видит звезду, стоящую на небосклоне неподвижно… Избавиться от насмешек не удавалось целый год.

К тому времени он уже видел звезду сквозь стены.

В день, когда Агафоклу-младшему минул двадцатый год, отец приказал ему следовать за собой и привел на круглую пустошь в нескольких стадиях от города, где только и росло, что колючки и жесткая трава пучками и не любил пастись скот. Здесь Агафокл-старший поведал сыну историю Счастливой звезды, а мы вынуждены ограничиться вольным пересказом, опустив подробности явно вымышленные, дабы, не скрыв истины, охранить правдивость нашего повествования.

Случилось это за три с половиной века до рождения Агафокла-младшего, когда земли Азии топтало войско победоносного Александра. Гремел Граник, пылал Тир и, как водится, вместе с македонской армией, а чаще за ней, продвигались, попутно занимаясь мелкими и крупными грабежами, отряды греческих наемников. Впрочем, у Дария они тоже были.