Всем смертям назло

— И он помог. Это наш разведчик.

Мне хотелось встретиться с Петькой. То, что я не смог его разгадать, тяготило меня.

И мы встретились.

Дед Андрей Иванович умер. Гитлеровцы стали подозревать, что изба, в которой один-одинешенек живет мальчик, служит партизанской явкой. И нашими Петьке было приказано уходить в леса. Так он и попал в отряд.

Он был такой же, как раньше, так же походил на деда своим настороженным взглядом, ворчливостью и приговоркой: «Перемелется — мука будет». Но теперь, когда он оказался среди своих, он как бы оттаял, и все чаще что-то рябяческое проступало в нем.

Я спросил его, не он ли подбросил мне открытку. Он хмуро ответил, что просто прятал ее, чтобы не попалась как-нибудь немцам. Я видел, что он говорит неправду. Все-таки это был странный мальчик.

Всем смертям назло

Я увидела ее впервые ночью, на лесной поляне. И потому плохо ее разглядела.

Вдвоем со связистом Сашком мы возвращались в нашу партизанскую «ставку». Стрельбы не было. Лес молчал. И о войне напоминало только зарево над его кромкой. Зарево пылало с трех сторон уже много дней: гитлеровцы жгли деревни.

Вдруг привычным ухом уловили мы дальние шорохи: где-то передвигались люди, неосторожно, без сноровки, ломая сучья, шурша сухой листвой.

Самым главным для нас было: сколько их? Потому что это могли быть только немцы. Впрочем...

— Да ведь на нас чего только не нацеплено! — сказал мой спутник.

Действительно, мы были вооружены, как говорится, до зубов: немецкие автоматы, пистолеты, гранаты за поясом.

Мы залегли во мху, в буреломе, и стали выжидать.

Шаги приближались, но были они совсем непохожи на топот подкованных немецких сапог.

Из чащи на поляну вышли четыре девушки. Можно было допустить, что это жительницы какого-нибудь села, бежавшие от немцев и разыскивающие партизан. В этом не было бы ничего удивительного. Наш отряд посылал с разведчиками листовки в окрестные деревни, на них откликались.

Но было в облике девчат нечто, исключавшее это предположение. Они были одеты в гражданскую одежду, но с явственной воинской подтянутостью: туго затянутый ремень на новых телогрейках, шапки-ушанки, ладные сапожки, все добротное, заботливо-пригнанное.

То есть именно такое, какое было на нас, когда нас отправляли в леса.

И это сейчас выглядело странно.

— Хальт! — на всякий случай крикнул мой спутник, поднявшись во весь рост.

Мгновенно произошла перестройка. Одна из девушек — мы поняли, что это их старшая — выступила вперед, как бы прикрывая остальных. Она подняла руку: в ней был пистолет.

— Бросай свою пушку! — приказала я. — Подходи!

Тем временем Сашко неуважительно спрашивал:

— Убежали из детского сада? Сорвались из яслей?

Но они уже разглядели ленточки у нас на шапках.

— Вы в самом деле партизаны? — смотря на нас во все глаза, спросила старшая. Это была рослая девушка, темноволосая и темноглазая, лет семнадцати.

— Нет, мы переодетые эсэсовцы, — объявил мой спутник.

Девушки неуверенно улыбнулись. Потом они рассказали, что ищут партизан. Откуда они, где экипированы, кем посланы, как сюда попали, — отказались объяснить наотрез.

— Оттуда? — спросила я, показав пальцем вверх.

Они молчали. Впрочем, непохоже было, что их сбросили с парашютами. Конечно, приземление могло быть неточным, это случалось, но в отряде были рации, и с Большой земли нам сообщили бы о готовящейся выброске.

— Все скажем командиру отряда или комиссару, — заявила старшая. Это и была Маша. Только тогда прозвище «Всем смертям назло» еще не пристало к ней.

То, что они знали о существовании в отряде комиссара — а это было у нас новшеством, — доказывало, что девушки ориентированы.

На всякий случай мы заявили, что отсюда до отряда — «как до звезды на небе», после чего приняли решение: я останусь здесь с ними, а Сашко отправится за указаниями в штаб.

Вот тогда-то, на поляне, мы и познакомились. Трое были местными, одна — москвичкой. Короткие, обыденные биографии: школа, пионерия, комсомол.

Они как бы всходили по ступеням жизни: на каждой ступени было свое начало и свой конец.

Пели песню «Если завтра война, если завтра в поход...» Стреляли в тире и на полигоне. Но в глубине души никто не верил ни в то, что завтра война, ни в то, что они сами будут воинами. Не верилось даже тогда, когда уже были поданы заявления в райком комсомола: «Прошу меня взять для работы в тылу врага...» И когда придирчивый, строгий опрос «процеживал» добровольцев. И даже, когда началось обучение.

Они прошли «курс наук»: научились метать гранаты, ползать по-пластунски, «перекусывать» телефонный провод, немножко болтать по-немецки.

Все это было им нужно, как хлеб, как вода.

Незримую линию фронта они перешли «ножками», ориентируясь по карте.

Маша была из маленького городка на Смоленщине. Она осталась в нашем партизанском штабе, ее подруги ушли в бригады.

Маша быстро прижилась у нас. Ее «ходки» в ближний тыл врага бывали всегда удачными. У нее была неприметная внешность, она умела как бы растворяться среди девушек села, занятого немцами. Ей удавалось не наскочить на полицая или добровольного предателя.