Всем смертям назло

– Вовсе нет. Но предательство – это не мой принцип. А святой Захарий… Римская церковь так никогда и не избавилась от этого страшного наследия. Предательство Царского Рода – это не просто предательство, хотя и просто предательство – вещь, в которой стоит от всей души раскаяться. Но то, что сделал Захарий – это попытка разрушить механизм осуществления принципа Суда. Пипин не был первым бунтовщиком. Беда в том, что он оказался первым по-настоящему удачливым. И всю остальную историю творили под тяжестью этого предательства, этого бунта, под гнётом этого преступления, падре – преступления через заповедь Суда. И сейчас, – Гурьев стремительно наклонился к понтифику, – я могу дать Римской церкви шанс. Настоящий, большой исторический шанс. Но – единственный и последний. Надеюсь, вы не захотите упустить его, ваше святейшество.

– А вы впервые обратились ко мне так вежливо, – чуть улыбнулся Пий Одиннадцатый.

– Мне показалось, что это добавит вам немного уверенности, – улыбнулся Гурьев в ответ. – Вы ведь не боитесь меня, падре?

– Почти нет. Хотя верю, что людей, которые не боятся вас вовсе, очень и очень немного.

– Ну, что вы, – Гурьев покачал головой. – У меня много друзей. И много тех, кто идёт вместе со мной не за страх, а за совесть. А противникам – настоящим противникам – я не позволяю перестать бояться меня и уж тем более – успеть осознать это.

– Простите меня… Мне почему-то кажется, что не только политика привела вас ко мне. Есть что-то ещё…

– Есть, падре, вы правы. Я ждал, спросите ли вы об этом.

– Хорошо, что я спросил? Или плохо?

– Отлично, – улыбнулся Гурьев. – Замечательно. Именно то, что нужно. Видите ли, падре, вся эта средневековая дичь касается моих близких.

– Тех самых?

– Да. Женщину, которую я люблю, и её родного брата. Судя по всему, Захарий и Пипин договорились уничтожить всякое семя Царского Рода на земле. Им очень многое удалось – не всё, но многое. Так вот, эта женщина и этот мальчик – их тоже пытаются убить. Подождите, – Гурьев остановил понтифика, вскинувшего голову, чтобы что-то сказать. – Я знаю, что давно нет никакого писаного приказа. Нет никаких документов. А даже если и есть – никто не в силах отменить приказ нелюдей, отданный нечисти, падре.

– Что?!

По мере того, как Гурьев излагал историю злоключений Рэйчел, выражение неизъяснимой муки всё явственнее проступало на лице понтифика.

– Боже мой, – проговорил Пий Одиннадцатый, когда Гурьев умолк. – Этого просто не может быть. Святой Захарий… Нет, нет, я вам верю. Но как он мог?! Боже мой, как он мог решиться на это?!

– Я не знаю, кто решился на это, падре. Я не пришёл сюда обличать или обвинять. Мне просто нужно понимание. И помощь. Возможно, это произошло позже. А может, раньше. Нет никакого способа это установить хоть сколько-нибудь достоверно. Но эта женщина и этот мальчик – они мои близкие, падре. И ради того, чтобы сохранить их жизни, я могу и буду убивать столько, сколько потребуется.

– Ну, это хотя бы честно… – Понтифик оперся на массивный подлокотник. – Это честно. Знаете, если бы вы не заговорили об этом… Если бы речь шла только о политике… Мне было бы куда тяжелее поверить вам. А теперь, когда я знаю, что всё это – куда более личное, чем… И ещё. Ваша убеждённость задевает меня. Гораздо больше, чем мне хотелось бы в этом признаваться. Почему-то с вами легко говорить… Это странно, вы не находите?

– Нет. Не нахожу. Это обычное дело. Случается со всеми, кому довелось поговорить со мной. И я люблю повторять: у вас есть два пути – поддержать меня и воспротивиться мне, попытаться помешать. Я мог бы двигаться путём сложных, многоходовых интриг – это возможно, но утомительно. И я всегда «иду на вы» – так говорил величайший из древних князей моей Родины, Святослав, сын Игоря из рода Рюрика Сокола, потомка легендарного Меровея и троянских царей. Два пути, падре. И оба они ведут вас к одному и тому же: к убеждению в моей правоте. В первом случае вы – мой друг, а во втором… Во втором я не советовал бы никому оказаться.

– И это честно, – удивлённо и задумчиво проговорил понтифик. – И что же я могу сделать, чтобы стать вашим другом?

– Вам придётся немало постараться для этого, падре. Пообещайте вернуть Одигитрию туда, где ей положено находиться, – не сейчас, но немедленно, как только я напомню вам о необходимости сделать это.

– Где положено? – осторожно спросил понтифик. – Где?

– В иконостасе Софийского Собора в Константинополе, естественно, – усмехнулся Гурьев. – Как вы могли подумать, падре, что я заведу речь о частной коллекции какого-то английского аристократа?! Неужели я произвожу такое жалкое впечатление?

– Вы… не шутите?!

– Разве такими вещами шутят? – удивился Гурьев. – Неважно, во что я верю или не верю. Неважно, во что верите или не верите вы. Есть время и место, падре. Об этом следует помнить.

– Клянусь, – понтифик осенил себя крестным знамением. – Клянусь. Клянусь завещать это своему преемнику втайне от всех, кто может попытаться этому помешать. Что ещё?