Всем смертям назло

– Погодите. Дайте мне до эндшпиля добраться. Конечно, стихийному язычнику, каким являлся каждый христианин в историческом смысле ещё вчера, мысль о том, что его судит если не сам Бог, то его, по крайней мере, близкий родственник, должна была чрезвычайно импонировать. Так оно, я полагаю, и было, и есть – по сей день. Меня, однако, гораздо больше интересует не сосредоточенность версии на Иисусе как таковом, а то, что мимо многих проходит. Иисус, помнится мне, из рода царя Давида происходит? Давид же у нас – царь. По образу и подобию Мелхиседека, то бишь – праведного царя. То есть главная идея – не столько Иисус, сколько, опять же, Царский Род.

– И что же?

– Царь – это суд. А потом – всё остальное. Разделение властей – вещь, видимо, необходимая для того, чтобы общество людей, государство, оставалось здоровым, работало.

– Православие говорит не о разделении, а о симфонии власти, Яков Кириллович.

– Симфония всё же не подразумевает слияния. Разделённое слаженно исполняет одну мелодию – отсюда и симфония.

– Ну, если так…

– А теперь – нечто на самом деле важное. Возможно ли, чтобы носители определённой крови оказались… скажем, лучшими судьями, чем другие кандидаты на эту должность? Ясно, одной кровью не обойтись, нужна ещё и соответствующая идейно-политическая и моральная подготовка.

При этих его словах Осоргин и Матюшин обменялись красноречивыми взглядами, а офицеры-дежурные, как по команде, отвернулись от линз-экранов.

– В свете последних новостей науки генетики не вижу в этом предположении ничего особенно невозможного. Передаётся же по наследству дар музыкальный? Я понимаю, что это весьма дерзкая гипотеза, но – почему бы и нет? – Ладягин посмотрел на священника.

– Я, господа, испытываю самое настоящее смущение, – заявил отец Даниил. – Это Яков Кириллович любой источник по памяти наизусть цитирует, а я – что?

– Вы у нас выступаете в роли Патриаршего Синода и Синодальной комиссии, отче, – улыбнулся Гурьев. – А я, так уж и быть, исполню роль секретаря, подсовывающего нужные цитатки.

– Опять смеётесь.

– Так ведь не над чем пока плакать, отче. Вы посмотрите, как бесятся наши бесы, когда над ними смеются. У них аж заворот кишок – или чего там у них есть – начинается. Настолько, что я начинаю всерьёз сомневаться в их разумности. Ирония и, прежде всего, самоирония – лучшее лекарство от сумасшествия, уж вы мне поверьте, отче. Но мы отвлеклись. И, если с царским родом всё более или менее ясно, то при чём здесь моё кольцо и при чём ли оно вообще – мне по-прежнему решительно непонятно.

– Счастливчик вы, – завистливо хмыкнул Осоргин. – Всё-то остальное вам, как обычно, понятно!

– Придётся вам всё-таки подождать ответа из Ватикана, – покачал головой Ладягин.

– Прошло довольно много времени уже.

– Не все так быстро читают, как вы. А некоторым, в отличие от вас, требуется ещё и поразмыслить над прочитанным, – проворчал священник. И продолжил, когда отцвели улыбки: – Но мы же опять не узнали ничего принципиально нового. Чего-то, о чём мы даже не догадываемся?

– А по-моему, нет никакой особенной тайны, – покачал головой Матюшин. – Другой тайны, я имею ввиду. Вообще, нет ничего тайного, только скрытое, да и то – до поры.

– Истинно так, Николай Саулович, – вздохнул священник. – И всё же мы ходим вокруг да около. Кто же покушался на княгинюшку – ведь он так и не сказал?

– Это нам не очень интересно, отче, – усмехнулся Гурьев. – Теперь Рэйчел ничего не грозит, – во-первых, мы рядом, во-вторых, не в пешках дело, в-третьих – не нужно спешить, они вылезут сами, а гоняться за ними, таща за собой шлейф из слухов и Скотланд-Ярда – зачем? Ясно, за всей этой катавасией стоит именно Виктор. Ясно, как только я найду исполнителей, я их убью, а вы будете страшно переживать по этому поводу. Оно вам надо, отче?

– А вам?!

– Надо же и мне расслабляться как-нибудь, – усмехнулся Гурьев. – Да вы напрасно так переживаете, отче. Никакого удовольствия в этом нет, одна сплошная голая-босая необходимость. Зачистка окружающего пространства.

– Поражаюсь я вам, Яков Кириллович, – глядя на Гурьева, проговорил священник. – Не злодей же вы, не злодей, это же очевидно, – а такие вещи говорите, что прямо сердце болит!

– Извините, батюшка, – голос у Гурьева, не изменив ни высоты, ни тембра, сделался совершенно другим, и все это почувствовали. – Вот мы сейчас закончим самые необходимые мероприятия – и я вас непременно попользую. Нам всем ваше сердце ещё понадобится, и непременно – здоровое. Надеюсь, в моих возможностях, когда речь идёт о здоровье, вы хотя бы не сомневаетесь?

– Нет. Но меня сейчас вовсе не моё здоровье беспокоит. Что вы собираетесь делать дальше с господином бароном?

– Сдать его Владимиру Ивановичу на опыты, – немедленно заявил Гурьев. – Как раз, пока Виктор пребывает в объятиях Морфея. Надеюсь, его квартирант по-прежнему недооценивает противников и переоценивает себя. Давайте взглянем, что произойдёт. Владимиру Ивановичу не терпится испытать новый способ.