Всем смертям назло

— Тихо, сестричка, без паники! — подмигнул Сергей. — О содеянном знаем мы да вы… Мы молчим как рыбы, вы… дабы не навлечь гнева… И все шито-крыто!

— Смотри! — опешила сестра. — Ты и шутить, оказывается, можешь! А я думала…

— Сонечка, я еще и не то могу! И даже песню знаю: "Все равно наша жисть полома-а-та-я-а-а…"

— Поломатая… — передразнила Соня. — С такой-то женой!.. Она тебе до ста лет умереть не даст! Где берутся такие? — повернулась сестра к Егорычу. — Стоит вчера Таня перед Кузнецовым и упрашивает взять у нее лоскуты кожи для пересадки Сергею. Объясняет ей врач, что не приживется чужая кожа на стопе, а она свое: "Какая же я ему чужая?"

10

— Дуры мы, бабы! Набитые дуры! — зло говорила раскрашенная медсестра из соседнего, терапевтического отделения. — Думаешь, случись что с тобой, он бы метался так? Дудки! Да он бы проведать не пришел!

— Зачем так говорить о человеке, не зная его? — возразила Таня.

— Погоди, узнаешь, бабонька! Выздоровеет, он тебе покажет! Знаем мы таких! Не морфинист, так алкоголик… Ты думаешь, спасибо скажет! Жди… Пинков надает, свет в овчинку покажется. А как же! Нервный… Все они такие… нервные.

— Не такой он, Вера! Не такой! Ты просто обозлилась на мужчин. Один тебя обманул, а ты думаешь — все подлецы!

— И-их, Танька!.. Смотрю я на тебя и думаю: неужели ж ты, молодая, красивая, мужика себе не найдешь? Пойми — с инвалидом всю жизнь жить. На люди выйти стыдно. Гордости женской в тебе нет!

— Гордость разной бывает! — сдерживая гнев и обиду, выкрикнула Таня. Иные и подлостью гордятся! Мне своей любви нечего стыдиться!

— Ха, любовь!.. Где ты ее видела! В кино заграничном? Ромео!..

— Плюешь ты, Вера, в душу, а зачем?.. Сама не знаешь. Ослепла ты, что ли, со зла на свою жизнь?

— Непонятная какая-то ты… — медсестра опустила голову, задумалась. Пятый месяц около него… Спишь где попало, на полу, в инвалидской коляске… лишь бы рядом с его койкой… Неужели не хочется в кино, на танцы?..

— Успеем. У нас еще все впереди!

— А куда-то ты ездила вчера? — подозрительно сощурила глаза сестра.

— В собес, пенсию оформляла.

— Тю-у-у… А Пинский-то наш распинался: "Вот и кончилась поэма. Ищи ветра в поле! Теперь ее сюда палкой не загонишь! Пошутила, и хватит…"

— Как пошутила?! — остолбенела Таня.

— Дите ты несмышленое, что ли? Ну, люди думали — бросила ты его, бросила… Понимаешь?..

Таня раскрыла рот и не смогла выговорить слова. Ее будто ударили по голове чем-то тупым и тяжелым. Вспомнила, как вчера, когда она возвращалась с шахты, где была по Делам Сергеевой пенсии, к ней подбежала лаборантка больницы и с расширенными от удивления глазами спросила:

— Как?.. Ты вернулась?

Тогда Таня не поняла ни ее вопроса, ни удивления. Ей было некогда. Она спешила к Сергею, которого впервые за время болезни не видела почти сутки.

А уже в больничном коридоре, почти у дверей палаты, ее встретила санитарка тетя Клава. Всплеснула руками, обняла, расцеловала в обе щеки и заплакала.

— Что с Сережей? — испуганно охнула Таня.

— Да ничего, глупышка, ничего… все славно вышло… — вытерла слезы улыбающаяся санитарка.

Только теперь поняла Таня виденное вчера. Ей вдруг стало стыдно. Стыдно за людей, усомнившихся в ее чувствах к мужу. Будто не они оскорбили ее недоверием, а она сама сделала что-то подленькое и низкое.

— Страшная жизнь у таких, как ты, Вера… — тихо сказала Таня. — Будто не люди вы, а волки. И понятия у вас какие-то другие.

11

А дни шли своим извечным чередом. Шли так, как им и положено идти самой природой. Операция на стопе Сергея прошла блестяще. Кузнецов надеялся, что через месяц он сможет встать на ноги и сделать свои первые шаги. Хирург ждал этого дня, как праздника.

Для Петровых наступили мучительные дни, полные тревог, раздумий, искании: как жить дальше? Порой Сергею казалось, что новый путь найден, выход есть. Но стоило вникнуть в детали, как непреодолимой стеной вставало: нет рук, совершенно беспомощен… И все рушилось. Отчаяние предательски шептало на ухо: "Спета твоя песенка, парень!" Хотелось вскочить и закричать что есть мочи: "Шалишь, стерва! Я еще допою свою песню!" Но в душу вновь прокрадывалась жалость к себе, возвращались сомнения: а может, и вправду спета эта песня, называемая жизнью?

Он смотрел на жену, ища в ее глазах поддержки, а она сидела маленькая, щуплая, с заострившимся носиком, глубоко запавшими глазами и казалась девочкой-школьницей, которую незаслуженно и горько обидели. Сергей внимательно всматривался в лицо жены, неожиданно открывая в нем что-то новое. Таня вдруг переставала казаться обиженной школьницей и становилась взрослой женщиной с какой-то ободряющей внутренней силой. И тогда опять отступало отчаяние, давая место новым надеждам и новым планам.