Всем спокойной ночи

Я спустилась вниз, чтобы передать приглашение маме, в виде исключения оказавшейся дома. С особым рвением она повторяла всем, что отказалась петь «Царицу ночи» в Сан-Франциско — надо находиться дома во время моего прослушивания.

— В чем дело? — возлежа на кушетке, осведомилась она.

Ее губы были тщательно накрашены, брови выщипаны выразительными дугами, блестящие кудри высоко подняты, на коленях куча нот и календарь. Она болтала со своим агентом — естественно, по-итальянски — и была недовольна, что ее прервали.

Я пожала плечами, поднялась с ней на лифте, открыла для нее дверь к миссис Минхайзер и оставила дверь приоткрытой. Чтобы слышать, о чем они говорили.

Я сползла по стене и села на пол, стараясь быть невидимой. Легче сказать, чем сделать. Мой рост примерно метр семьдесят и фигура у меня мамина — большая грудь, спрятанная под бесформенными свитерами и мешковатыми трикотажными кофтами, широкие бедра, полные губы и густые вьющиеся волосы. Мама распускала свою гриву по плечам или укладывала в сложные прически. Мои же патлы свисали на лицо, что, впрочем, даже помогало спрятать прыщики на лбу. Я была похожа на Рейну (или буду похожа, когда наконец избавлюсь от прыщей), но мой голос даже близко не звучал, как ее. Я знала об этом, и миссис Минхайзер тоже.

— Никогда не поднимется выше среднего уровня, — донеслись до меня слова.

У меня закружилась голова, я съехала еще ниже к ковровому покрытию. Меня даже затошнило от стыда, смешанного с облегчением. Значит, кто-то сказал Рейне то, о чем я подозревала и на что намекали другие учителя. Но никто не осмеливался заявить ей об этом прямо. Но поскольку это была сама миссис Минхайзер, Рейне придется выслушать ее.

— Это абсурд, Альме! — воскликнула моя мама.

Я так и вижу, как она царственным жестом задирает подбородок, а золотые и рубиновые браслеты звенят на ее пухлых запястьях.

— Знаю, какой нелегкой бывает жизнь. Если бы у меня была дочь…

— Но у вас ее нет! Зато у меня есть!

Уже тогда Рейна в основном не говорила, а восклицала.

— Если бы у меня была дочь, — продолжила моя учительница плавным, спокойным и серьезным тоном, — и она могла бы заниматься чем-нибудь еще — писать, или рисовать, или учить, или работать в банке, — я бы посоветовала ей этим и заниматься. Ты же знаешь, какая у нас жизнь! На каждое место в хоре — сотня претенденток, не говоря уже о солистах. Нужно быть лучшей из лучших, иначе не пробиться.

Возникла пауза, которую прервали тихие голоса.

— Значит, она будет работать, — решительно произнесла мама.

— Она и так работает, — возразила миссис Минхайзер. — У меня никогда не было студентки старательнее, чем Кейт.

Я просто видела, как моя мать взмахом руки проигнорировала эти слова.

— Она может постараться еще больше!

Рейна хлопнула дверью сильнее, чем было необходимо, и прошагала через лестничную площадку в облаке духов и негодования. Ее белые кружевные рукава развевались, шелестела шифоновая юбка цвета лаванды.

— Чего она хотела? — спросила я, поднимаясь с пола.

Из избалованного горла Рейны вырвался пренебрежительный звук.

— Тебе нужно больше работать, — выдавила она.

— Мам… — Я глубоко вздохнула, чтобы набраться храбрости, прежде чем она вызовет лифт. — Я не хочу больше петь.

Подняв черные брови, она уставилась на меня с таким выражением, точно никогда прежде не слышала подобных слов и не знала, что они означают.

— Что? — Ее ресницы гневно затрепетали. — Прости, я не расслышала?

— Я это дело ненавижу, — пробормотала я.

Мои слова не были правдой. В тиши своей спальни я любила напевать песни Бесси Смит и Билли Холидей. Что мне не нравилось, так это бесконечное стремление к цели и ощущение неудачи, еще более упорные попытки добиться результата, и вновь разочарование.

Помню, как я заканчивала петь, и миссис Минхайзер, старательно следя за выражением собственного лица, молчала минуту, прежде чем сказать что-нибудь. И во время этой паузы я чувствовала, что она взвешивает свои слова, анализируя разницу между тем, что хочет сказать, и тем, что произнесет вслух. Я достаточно долго прожила рядом с настоящим талантом, чтобы понять — я притворщица.

Я слышала свою мать. Слышала ее немодно одетых студенток, широкобедрых, с двойными подбородками и невыразительными лицами, преображавшихся, когда открывались рты и начиналось пение. Их божественные голоса были такой неземной красоты, что все они, как по волшебству, становились красавицами.

— Я никуда не гожусь, — промямлила я.

— И слышать не хочу.

— Я точно знаю, — продолжила я. — Нет у меня таланта! Если я пойду на прослушивание в эту школу, они посмеются надо мной! А если и примут, то лишь потому, что я твоя дочь.

На мгновение лицо матери смягчилось, вероятно, оттого, что я сказала ей комплимент. После чего она ткнула в кнопку лифта ярко наманикюренным пальчиком.

— Мы найдем тебе другого учителя.

— Мама, я уже прошла всех учителей в этом доме!

— Есть и иные дома, — мрачно заметила она.

Дверь кабины лифта разъехалась. Она вошла. Я осталась стоять на площадке.

— Кейт!

— Нет.