Всем спокойной ночи

Я села прямо, копируя отработанный жест Рейны, ее взгляд, который всегда безошибочно отыскивал меня, даже если я пряталась за группой басов, каждый величиной с линкор. Или за пальмой в горшке. Она подзывала меня театральным жестом и возвещала: «Пожалуйста, поздоровайтесь с моей прелестной дочерью Катериной», — проговорила я голосом Рейны.

— Ну и что в этом плохого?

Я не могла объяснить словами.

Несколько сотен пар глаз одновременно поворачивались в мою сторону, а я была всего лишь пухленькая девочка восьми лет, затем застенчивый подросток двенадцати лет, затем сутулая, замкнутая девушка с прыщавым лицом четырнадцати лет.

Я положила подушку себе на колени и сжала ее изо всех сил.

— Ну, для начала, я не могу петь, а все на эти сборищах хотели знать, пою ли я. От меня все ждали, что я пою. И тогда пела она…

Я замолчала, вспоминая бесконечные приемы в раззолоченных и отделанных мрамором залах. «Рейна, спой!» — просил кто-нибудь. Несколько минут моя мать обычно отказывалась, отмахиваясь от просьб полной рукой, унизанной кольцами. Потом двадцать минут она пела. Затем на бис.

— Но ты можешь петь, — произнес Эван.

— Только не я. Нет.

— А вот и да.

— Нет, я не пою. — Я покраснела так сильно, мне казалось, что я свечусь в темноте.

— Нет, поешь, — тихо поддразнил он. — Я слышал, ты напеваешь в лифте.

— Ну, напеваю. И что?

— И еще ты поешь в душе. Стены тонкие. Брось, не стесняйся. Мне тоже нравится Бон Джови.

— Это была Джейни, — соврала я.

— Нет, — возразил Эван.

Он повернулся на бок, подпер голову рукой и уставился на меня глазом, который не был закрыт повязкой. Из его правой брови торчал волосок, и кончики моих пальцев отчаянно жаждали пригладить его.

— Спой мне что-нибудь, — попросил Эван.

Если бы комната была освещена ярче, если бы он не лежал в моей постели, если бы в соке не было рома, я бы сказала: «Нет, забудем об этом!» — и сменила бы тему. Но какое это имело значение? Эван никогда не будет моим, думала я, глядя на его лицо в розовом сиянии свечей. Я могу свалять дурака или, наоборот, произвести неизгладимое впечатление, а он все равно уйдет домой и будет спать с Мишель, когда вечеринка закончится.

— Тогда я предлагаю заключить сделку. Я спою тебе, если ты скажешь мне, чем зарабатываешь на жизнь, — предложила я.

Он взбил подушку.

— Ты действительно хочешь знать?

— А ты не желаешь мне рассказывать?

— Ладно, — усмехнулся он. — Договорились. Но ты первая.

Я села, выпрямила спину и поправила красный шелковый шарф, которым обвязала голову. А почему нет? Второго шанса у меня не будет.

Я стащила с головы шарф и распустила волосы. Влажные локоны рассыпались по плечам и спине. В голове зазвучал тихий голос миссис Минхайзер, объясняющий, как должна работать диафрагма, как использовать рот и язык, чтобы придать форму воздуху, который понесет звук, как позволить музыке идти не из тебя, а через тебя. Вместо микрофона я взяла в руки попугая.

— Добро пожаловать в бар «Дохлый попугай», — нараспев произнесла я. — Меня зовут Кейти Кляйн, и я буду петь для вас всю неделю. Не забывайте оставлять чаевые официанткам. У них нелегкая работенка. — Я глубоко вздохнула и запела: — «Моя смешная Валентина, милая смешная Валентина. Мое сердце улыбается тебе».

Краем глаза я видела, что Эван восхищенно смотрит на меня, поглощенный происходящим. Он сидел тихо, пока мое контральто — чуть-чуть пронзительное, но чистое и мелодичное — звенело в комнате.

— «Твое тело не как у Венеры, и не самый красивый рот. И когда открываешь его, то не очень умно говоришь. Не меняй ничего, если любишь меня. Будь такой, как ты есть. И тогда каждый день будет праздник для нас».

Последняя нота повисла в воздухе. «Недурно», как говаривала моя мама, если находилась в хорошем расположении духа.

Эван потянул меня за подол свободной белой блузки и снова усадил рядом с собой. Затем зааплодировал.

— Здорово! — воскликнул он. — Ты удивительная, ты-то сама об этом знаешь?

— Во мне нет ничего удивительного, — возразила я и снова залилась краской.

— Ты просто дурью маешься, вот в чем дело, — с чувством продолжил он. — Почему ты не ходишь на прослушивания, не поешь с какой-нибудь группой? Ты изучала музыку в колледже?

— Я не настолько хороша.

— Просто не могу поверить, что ты так поешь. Не верится, что ты… — Он постучал меня по груди, прямо над сердцем, — что ты носишь это в себе.

— Ну вот, — сказала я, надеясь, что он не видит, как я краснею. — Теперь твоя очередь. Колись.

Ему вдруг стало очень интересно крутить в руках и рассматривать очки в роговой оправе, которые он снял, чтобы надеть на глаз мою повязку.

— Вообще-то это секрет.

— Наркотики?