Первые годы регентства Марии Медичи составили темную эпоху во французской истории. За какие такие выгоды сражались королева-мать, принц де Конде, де Люинь и Кончино Кончини? Логическая история этого времени невозможна. Все делалось спонтанно, согласно характерам и личным страстям действующих лиц. Это зрелище могло бы служить лишь опорой для политического скептицизма и заставляло думать, что вся история состоит из каких-то бессвязных эпизодов…
Вы называете это коварством? Я бы скорее именовал это кратчайшим путем.
Ришелье был в это время простым дворянином, но не зависел ни от кого из феодальной знати. Семейство его служило при дворе покойного короля, сделавшего Ришелье епископом. Но это скромное епископство не удовлетворяло деятельного честолюбца. Ему хотелось управлять большими государственными делами. Впрочем, ничто не доказывает, что он к этому готовился. Сначала честолюбие его не простиралось, по-видимому, выше звания члена Государственного совета, но после своего ораторства и при благожелательности регентши он уже начал расширять свои чаяния. Он тотчас же понял, в чем состоит польза государства, и принялся действовать.
А ситуация была не из простых. Внутренние смуты в государстве, произведенные честолюбием Марии Медичи и ее ссорой с царственным сыном, тяготили Францию и обременяли народ. Все желали мира, и Ришелье чрезвычайно хитро сумел воспользоваться этими обстоятельствами, став посредником и примирителем между королем и его матерью, за что приобрел полное ее расположение.
С другой стороны, для того чтобы привести в исполнение свою идею о государе и государстве, Ришелье нужно было овладеть и Людовиком XIII. А он был человеком без душевной силы, без постоянных привязанностей, и он очень тяготился своим талантливым министром. Что же привязало его к нему? Во-первых, ленивая природа молодого короля, который приходил в ужас при одной мысли о том, что надо взвалить на себя всю тяжесть государственных дел, которые так удачно шли в руках Ришелье. Плюс короля тесно привязывала к министру врожденная недоверчивость, усиленная обстоятельствами и самым кардиналом. Людовик видел врага в матери. Он боялся своей жены Анны, дочери испанского короля, как принцессы из враждебного Габсбургского дома. Он боялся своего брата Гастона, который спал и видел, как бы завладеть престолом при бездетном короле… А Ришелье взялся спасти его от необходимости думать и от врагов, прикрыв его собою, и Людовик потянулся к нему, хотя и не любил его.
Что же касается Ришелье, то его связывало с Людовиком XIII единство врагов. Он шел вперед, не рассуждая, стремился к высшей власти, как магнитная стрелка к полюсу. Но в своем первом министерском звании он был лишь просто деятельным чиновником, хорошо исполняющим порученное ему дело, но без излишнего усердия. Его узнали, и он сам узнал себя, только сделавшись первым министром.
Народ должно сравнивать с мулами, которые, привыкши к вьюкам, портятся от долговременного покоя больше, нежели от самой работы. Но подобно тому, как работа мула должна быть умеренна, а тяжесть животного соразмеряется с его силой, то же самое должно быть соблюдаемо и относительно повинностей народа: будучи чрезмерными, они не перестали бы быть несправедливыми даже и в том случае, если бы они были полезны для общества.
В управлении Ришелье политическая составляющая стоит выше составляющей внутренней администрации. Уже в течение почти столетия могущество Австрии было опасным для Франции и для Европы. В Испании, Германии, Бельгии ее политика угрожала независимости держав. Общий план к сопротивлению этому был начертан Генрихом IV, который уже готов был идти на Рейн, когда смерть настигла этого великого человека. Советник короля Пьер Жаннен знал этот план и сообщил его Ришелье, и тот изложил его на первых страницах своих записок. Можно было следовать этому плану. Ришелье писал, что уже два с половиной века нужно было так действовать с условием сохранения союза или нейтралитета Англии, уважения независимости партий в Нидерландах и отказа от всякого увеличения владений в Италии. Следуя этой формуле, Франция могла бы увеличить свое влияние на соседние державы, не восстанавливая против себя всей Европы. В этом виде политика Ришелье была выше политики эпохи Людовика XIV, а посему заслуживает внимания.