Всемирная история. Том 5 Становление государств Азии

А вот что нам говорят те, кто это объясняет: «Яо уступил страну под нашим небом отшельнику Сюй Ю ^[144]. Сюй ^[145]не принял этого, считая это за срам, бежал и скрылся в неизвестность».

Граф Величайший астролог тут скажет так: «Я поднялся на гору Цзишань. ^[146]А наверху, скажу я Вам, есть, говорят, гробница Сюя. Мыслитель Кун ^[147]дал место у себя древнейшим людям совершенства сверхмудрости и высших всех всечеловеческих достоинств таким, таким как У Тайбо, ^[148]Бо И и им подобным, трактуя их подробностью большою. В том, что я слышал и читал, все говорят о высоте, и высоте необычайной, сознанья чести в Ю, Гуане. ^[149]Ну, а в писаниях они нам не представлены совсем. Чем это объяснить?» Конфуций говорит: «Бо И и Шу Ци не хранили в своей душе давно причиненного им зла, обида жила в них редко. Они стремились к добрым отношениям с людьми и обрели это, так на что они могли быть в обиде?» Я опечален судьбою Бо И, и забытые стихи, которые я читаю, удивляют меня.

В жизнеописании этих людей сказано: «Бо И и Шу Ци — сыновья государя страны Гучжу. Отец их хотел, чтобы после него на престол взошел Шу Ци. Когда отец умер, Шу Ци уступил трон Бо И. Бо И сказал: «Таков был приказ отца». Вслед за этим он удалился, удалился и Шу Ци, не захотевший принять престол, и люди этой страны посадили на престол среднего брата. Бо и Шу Ци, услышав, что князь Запада Чан ^[150]хорошо умеет обращаться со старыми людьми, решили, почему бы им не направиться к нему, не отдать себя в его распоряженье? Когда они прибыли, князь Запада уже умер. Воинственный князь поставил на воз его деревянную табличку ^[151]и дал ему титул Просвещенного князя. Направился к востоку, чтобы напасть на тирана Чжоу. Бо И и Шу Ци пали ниц перед его конем и обратились с уваженьем, говоря так: «Когда отец умер и еще не похоронен, и вдруг браться за щиты и копья, может ли это быть названо сыновьим благочестьем? Будучи слугой своего государя, его убить, может ли это почесться нравственным поступком?» Стоявшие слева и справа хотели их заколоть, но верховный граф Тай гун ^[152]сказал: «Это — люди чести». Поднял их и увел. Воинственный князь успел смирить иньский бунт, ^[153]и вся страна под нашим небом признала владычество Чжоу. А Бо И и Шу Ци устыдились его. Решили, что по чести не будут есть чжоуской крупы. Скрылись от всех на горе Шоуян, питались там злаками вэй, дошли до голодного истощения и скончались. Сложили песнь, слова которой гласили: «Взойдем на ту мы Западную гору, гору, да! И будем рвать там горный вэй! Насилье сменять на насилье, насилье, да! Не поймет он, что нельзя. Святой земледелец Шэнь Нун, государи и Юй, и ^[154]вдруг исчезли они, исчезли, да! Мы оба куда же, к кому же пойдем? Горе, о горе! Уходим, уходим, да! Конец нашей жизни-судьбе»! — и умерли от голода на горе Шоуян. Если из этого всего исходить, то как? Жила в них обида или нет?

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ.

НАРОДНЫЕ ПЕСНИ ЮЭФУ

В китайских письменных собраниях сохранилось уникальное сокровище устного поэтического творчества — записи нескольких сот народных песен, сделанные на рубеже нашей эры. Все такие тексты называются «стихами юэфу», по имени императорской «Музыкальной Палаты» («Юэфу»), которая ведала сбором, записями и редактированием народной поэзии. Истоки этого удивительного учреждения восходят ко времени возникновения в Китае единой централизованной империи. Объединитель страны Цинь Ши-хуан, печально известный тем, что первым в мире осуществил такие политические мероприятия, как сожжение неугодных книг и уничтожение сотен лучших представителей тогдашней интеллигенции, прекрасно отдавал себе отчет в силе идеологических методов воздействия на жителей империи. Беспощадно уничтожив всякое проявление свободной мысли, с одной стороны, с другой — он старался поставить всесильное Слово на службу новой власти. Еще при нем была организована Палата Великой музыки (Тайюэ), где на основе старых создавались новые духовные песнопения, призванные прославлять династию Цинь. После того как ее недолгое правление бесславно закончилось и к власти пришли ханьская династия, та поставила, если так можно выразиться, дело музыкальной пропаганды на более широкую основу. Преклоняясь перед далекой доциньской древностью, преемниками которой считали себя новые владыки, они пожелали продолжить старинную традицию записи песен, дабы, подобно древним государям, узнавать по песням «о неудачах и успехах собственного правления». Так в императорских хранилищах появилось множество текстов, казавшихся древнему китайцу отголосками «гласа Неба», предвестниками грядущих перемен в судьбах Поднебесной, зреющих до поры где-то в глубинах Мирозданья. Впрочем, интерес к предвестьям может угаснуть, если они становятся неблагоприятными. Видимо, поэтому на рубеже нашей эры, когда близился конец первой ханьской династии, «Музыкальная Палата» прекратила записывать «безнравственные» лирические песни, ограничив себя только культовыми песнопениями.

Из песен Юэфу