По реестру 464 г. численность податного населения на Юге превышала 4,5 млн человек, удвоившись по сравнению с переписью 280 г. (при этом определенную часть жителей не смогли охватить переписью). Демографическое давление отодвигало границу расселения китайцев все дальше на юг. Ханьцы ассимилировали местное население, перенимая у него антропологические черты и особенности материальной культуры. Соединение традиций местной агрикультуры, прежде всего эффективного рисоводства, малоизвестного на Севере, с привозными технологиями земледелия породило особый сельскохозяйственный ландшафт Южного Китая. В V–VI вв. в низовьях Янцзы собирали уже по два урожая риса в год, что обеспечило в дальнейшем стремительный демографический рост Китая, а культура рисоводства продвинулась далеко на север.
На Юге сословная дифференциация играла значительно большую роль, чем на Севере, где доминировали этнокультурные различия. Местная знать Южного Китая оказалась оттесненной от власти. Вместе с императорским двором на Юг переселялись знатные северяне, бюрократия, а зачастую и простолюдины, бегущие от террора кочевников. С течением времени беженцев становилось все больше. Элита северян формировалась не только в соответствии со своим прежним социальным статусом, но и в зависимости от времени приезда на Юг. Считая лишь себя хранительницей высоких традиций китайской культуры, северная элита не собиралась делиться своим статусом с «людьми У», ограждая себя и от новых эмигрантов, и от служивых простолюдинов. Хотя в Восточной Цзинь воспроизводилась система «девяти категорий», только небольшая часть местной элиты допускалась к присвоению «второй категории», открывавшей путь к престижной службе. Дело заключалось не только в культурном шовинизме цзяньканского правительства. Северянам больше доверяли: лишившись многих своих земель, они почти полностью зависели от государственного жалованья, тогда как у местной аристократии имелись немалые земельные ресурсы и собственные дружины. Социальное доминирование северной элиты вызывало у южан стремление подражать ей прежде всего в культурном отношении.
Переселенцы с Севера включались в специальный «Белый реестр» и оставались приписанными к тем городам и деревням на Севере, откуда они бежали. Они не платили налоги, в то время как коренные южане, записанные в «Желтый реестр», платили налоги и исполняли повинности по полной норме. Правда, с 341 г. незнатных северян стали регистрировать уже по новому месту жительства и включать в число налогоплательщиков. Но на уровне элиты различия сохранялись.
Верхнюю ступеньку социальной лестницы в Восточной Цзинь занимали знатные «старые кланы», ниже их стояли худородные «холодные» или «простые» мужи. Родовитость клана удостоверялась его географическим происхождением и генеалогией. Реестры знатных кланов («сто семей»), фактически состояли только из «переселенческих фамилий» бывших северян. Коренные «кланы Юго-Востока» записывались в генеалогических реестрах отдельным разделом с оговоркой, что они не принадлежат к числу «ста семей». Важным признаком знатности в аристократическом обществе Восточной Цзинь считался стиль жизни аристократов. В государственном аппарате барьер между «старыми кланами» и «холодными» выражался в разделении должностей на «чистые» и «грязные».
Обладание «второй категорией» давало аристократам право занимать «чистые» должности — высшие посты в столичной администрации, на которые они могли заступать еще в юном возрасте. А «холодные» ши могли поступать на службу только с 30 лет и лишь после сдачи экзаменов. Впрочем, «северные» аристократы не взяли в свои руки всю административную власть на Юге. Они даже не стремились к этому, а позиционировали себя в качестве «необычных людей», «белых журавлей», для которых бюрократическая деятельность представлялась «низшим» занятием. Поэтому в государственном аппарате постепенно нарастала роль чиновников из «холодных» домов. В результате на Юге сложилось противопоставление деятельного гражданского или военного чиновника и изнеженного, сентиментального, не приспособленного к жизни и к службе аристократа, считавшего «холодных» людей деревенщиной.
Восточная Цзинь контролировала не более трети населения старого Китая, но потребности у двора и бюрократии оставались прежними, а расходы на войну несравненно более высокими. Налоговое бремя выросло втрое по сравнению с периодом Троецарствия. Крестьяне бежали под власть «сильных домов» или буддистских монастырей, уходили на новые земли. Государственная собственность на Юге была развита слабо, оставалось лишь усиливать репрессии за невыполнение тягла.