Всемирная выставка в Петербурге

— Это был вожак одного из кружков предыдущего поколения, — пояснила Вера Николаевна. — Для нас он был учителем, героем, мучеником, дьяволом, богом — да всем одновременно! Поговаривали, что он ездил в Лондон и там получил благословение и от Маркса, и от Герцена, как будто бы назначивших его вожаком русской революции... До сих пор не знаю, правда это, нет ли... Словом, Нечаев сумел подать весть из «Секретного дома» и просил помочь с побегом. Мы решили, что надо освобождать его, однако же чувствовали, что сил и на то, и на это дело одновременно нам не найти.

— И вы решили отказаться от охоты на царя? — спросил фонарщик.

— О, нет, напротив: с освобождением Нечаева мы решили повременить. Невеста Желябова полагала, что у нас остаётся последний шанс достать, наконец, тирана, и считала себя обязанной довести до конца этот план своего жениха. Новую попытку назначили на первое марта: в этот день Александр, как всегда по воскресеньям, ездил на развод караула в Михайловский манеж — кроме этих еженедельных выездов, он из-за нас теперь редко покидал Зимний дворец. Обычный путь туда лежал по Невскому проспекту, а затем по Малой Садовой улице, где мы и решили готовить засаду: двое наших товарищей купили там лавку и жили под видом торговцев, приготовляя, между тем, подкоп, в который впоследствии была заложена мина. Провода от этого стофунтового снаряда вели внутрь лавки, где должны были в момент проезда царского кортежа быть соединены с гальванической батареей. На случай, если сила взрыва этой мины будет недостаточной, неподалёку от лавки предполагалось дежурить четвёрке метальщиков со снарядами из гремучего студня — такими же, Федя, как тот, что взорвался недавно у «Клейнмихельской». Я была свидетелем того, как наш Техник изготовил эти снаряды в ночь накануне...

— И опять у вас не получилось! — сказал Федя.

— Верно. В Манеж царь в этот раз поехал другой дорогой, и мина на Малой Садовой не пригодилась. Была надежда захватить его на обратном пути, но после развода вместо Зимнего он отправился Михайловский дворец к своей кузине. Тогда невеста Желябова велела метальщикам переместиться на набережную Екатерининского канала, полагая, что, скорее всего, путь царя обратно будет проходить по нему. Каково же было общее разочарование, когда Александр двинулся домой по Большой Садовой, а потом по набережной Мойки! Столько приготовлений — и всё впустую!

— Путь кружной и не самый удобный, — заметил фонарщик. — Видать, царь почуял неладное. Либо Бог ему шепнул...

— Ах, брось это, пожалуйста! — произнесла Роза. — Бог не на стороне кровопивцев! А шепнула ему жандармерия: Вера Николаевна сказала ведь, что ищейки уже шли по следу её товарищей и уже начали их арестовывать.

— Так и есть. К этому времени не только Желябов, но и ещё больше десятка опытных бойцов были в Петропавловских застенках. Этот-то факт и навёл нас на мысль, что с казнью тирана нам стоит повременить и сосредоточиться на освобождении Нечаева — а возможно, и его соседей по каземату. Тем более, что как стало известно вскоре, в тот же самый день, первого марта, Александр всё-таки одобрил созыв Земского собора. Это чуть было не привело к очередному расколу в нашей организации: часть считала, что если дарован парламент, то права на террористический способ борьбы мы уж не имеем, нелегальную деятельность следует ликвидировать, бросив все силы на то, чтобы продвинуть приличных гласных в народное представительство.

— Продвинешь их, ага! — Вырвалось у Венедикта.

— Ну, теперь-то мы уж это поняли, — отозвалась Вера Николаевна. — Однако в тот момент ещё была надежда на действительный переход к парламентскому правлению. Вернее, «парламентом» предложенную Лорис-Меликовым комиссию с представительством от народа называли только всякие Катковы, плевавшиеся ядом в своих верноподданнических газетах. Их злость воодушевляла интеллигентных людей: в день объявления о Земском соборе они обнимались на улице, плакали от радости и чуть ли не поздравляли друга друга с конституцией. О, да! Дошли даже до того, чтобы именовать начинание Лорис-Меликова этим столь неподходящим ему словом — конституцией. Всё это, конечно же, было ужасно наивно...

— А меня в детстве пугали Конституцией, — припомнил Венедикт. — Говорили, что она придёт и съест меня, если слушаться не буду. Мне казалось, это злая ведьма, а Парламент — её муж.

— Боже, ну и нелепость! — воскликнула Роза.

— А на самом деле её муж кто? — спросил Федя.

Все, не сговариваясь, обратили на него удивлённо-насмешливые взгляды, и молодой фонарщик, смутившись, поспешил поправиться:

— Да ладно, я шучу, я знаю сам!

У Венедикта осталось ощущение, что эти слова были не правдивыми, но заострять на этом внимания он не стал. А Вера Николаевна продолжила: