Всемирный потоп. Мистический закон четырех шестерок

В этом издании я буду делать вставки сегодняшнего дня, в которых бы излагался мой взгляд на ту или иную проблему с точки зрения современности и опыта других экспедиций. Это будет, я думаю, интересно. Вставки будут обведены ажурной рамкой и начинаться с букв «Э. М.», что означает мои инициалы. Мне самому интересно посмотреть на прошлое новыми глазами.

Как это у меня получилось, судите сами.

Предисловие автора, написанное в 2000 году

Я считаю, что на свете не бывает гениальных или сверхталантливых людей, а бывают просто чистые внутри и работящие люди, которым Бог в виде интуиции дает научные открытия. Любой ученый, сделавший открытие или изобретение, положа руку на сердце скажет, что мысль об открытии пришла к нему исподволь, в виде необъяснимого интуитивного шепота, сила которого оказалась столь велика, что перевернула всю его научную жизнь. И, наверное, каждый настоящий ученый когда-нибудь в порыве романтических чувств, глубоко утаиваясь от коллег, поднимал глаза к небу и мысленно говорил: «Спасибо тебе, боженька!».

У меня есть два кумира: в офтальмологии – Владимир Петрович Филатов, в жизни и путешествиях – Николай Константинович Рерих. Мне все время кажется, что эти два человека, сделавшие исторические открытия, обладали той степенью душевной чистоты, что их имена до сих пор ассоциируются с чем-то святым и романтически приятным.

В моем кабинете висит одна из картин Рериха. Когда я смотрю на нее, то все время ощущаю какую-то величественную недосказанность.

– Что же недосказал Рерих? – все время думал я.

Но только после того как нам удалось организовать четыре научные гималайские и тибетские экспедиции, я понял, что одним из многих глубинных и важных посулов к поискам являлась недосказанность Рериха. Этот ученый обладал научной мудростью в том смысле, что ничего не утверждал с видом пророка, а оставлял простор для будущих исследований, подталкивая своей мыслью чужие мысли.

Сейчас, когда я пишу эти строки, экспедиция уже позади, научный материал обработан, получены результаты. Но меня не покидает мысль, что Рериху было значительно труднее, чем нам: коммунистический разброд в России, напряженная международная обстановка, лошади вместо автомобилей, тяжелые брезентовые палатки, отсутствие консервированных продуктов и тому подобное. Я представляю, как этот смелый человек, обуреваемый всего лишь порывом научного познания, среди пылевых бурь на высотах 4–6 километров пробирался к святыне Тибета – горе Кайлас. Немного не дошел, а может быть, время еще не подошло для открытия. Но я знаю точно, что, если бы Рерих дошел до Кайласа, он бы увидел то, чего не видят и чему поклоняются паломники, он бы смог открыть таинственный Город Богов.

Николай Константинович Рерих

Мне не по себе и немного страшно оттого, что именно нам – небольшой группе уфимских ученых – выпала доля открыть легендарный Город Богов. Оказывается, человек может бояться того, что на его долю выпало открытие. Комплекс внутренней человеческой неполноценности, наверное, давит.

А неполноценность я хорошо помню. В детстве, когда я жил в небольшой уральской деревеньке, я испугался змеи и стал заикаться, да так сильно, что не мог произнести слово «мама». Стараясь помочь, меня определили на лечение в интернат для неполноценных детей, где я жил в многолюдной комнате. В эти годы я находил радость только тогда, когда, взяв ружье, один уходил в лес. Я был приспособлен к тайге и ничего не боялся. Я боялся лишь людей, с которыми надо было разговаривать. Пытаясь научиться говорить, я натаскал на зиму в одно место много хвороста, потом прибегал туда, разводил костерок и по многу часов вслух учился произносить звуки «а… э… о… у…» и даже простые слова. Но деревенские пацаны подпасли меня, сожгли весь мой хворост, а на снегу лыжной палкой написали: «Х… тебе, заика». Увидев это, я упал в пепел и навзрыд заплакал.

– За что так жестоко! Ведь я же ничего вам плохого не сделал! Я ведь неполноценный! Я ведь тоже хочу говорить! – думал я, лежа на пепелище и захлебываясь слезами.

Потом я поднялся, вытер слезы и по колено в снегу побрел менять место моих «неполноценных костров» на более укромное.

– Ы… ы… ы… – смог лишь я выкрикнуть, желая сказать что-либо грозное в адрес моих обидчиков.

Постепенно я все же научился говорить, вначале плохо, потом лучше. Я закончил Медицинский институт и вскоре после этого защитил кандидатскую диссертацию.

– Неужели я кандидат наук! Неужели я смог! – думал я тогда.

Я понимал, что я могу с какой-то неполноценной обреченностью много работать. Но я все время ждал плохого, а хорошее и победоносное было для меня чуждым, – слишком сильным было детское клеймо неполноценности.

Плохое не заставило себя долго ждать. После изобретения «Аллопланта», когда к нам стали приезжать больные со всего Советского Союза и нам стало удаваться возвращать зрение некоторым безнадежным больным, пожаловала именитая московская комиссия.