Всемирный потоп. Мистический закон четырех шестерок

Шел июнь 1999 года. Народ поговаривал о конце света, предреченном Нострадамусом. Я вовсю выбивал деньги для новой экспедиции, на этот раз на Тибет – в поисках Города Богов. Кайлас манил к себе, как бы предрекая, что Город Богов находится рядом с ним. Но оставалось что-то недосказанное, что-то оригинальное, простое и очень умное. Что? Я не знал. Подсознательно я уже чувствовал, что атланты, построившие мировую систему пирамид и монументов, оставили для нас, потомков, какой-то знак, разгадка которого была бы очень желательна в преддверии экспедиции. Тогда бы и экспедиция могла повернуться в иное русло. Но какой знак? Мое более «умное» внутреннее «Я», видимо, уже знало, какой это знак, а я сам никак не мог «разродиться» в осознанную мысль. Я лишь ощущал, что древние избрали супер-оригинальный способ подачи информации, но я и представить не мог, что этот знак будет знаком великой трагедии.

Какой знак оставили древние?

«Разродиться» я все же смог. Теперь я знаю этот знак. И в этом своеобразными соучастниками стали мои секретари-референты Гульнара и Татьяна.

Гульнара и Татьяна

В моей натуре есть одна дешевая черта – иногда, к счастью не часто, я люблю рисоваться. Понимая, что внешность моя банальна и посредственна, я реализую в жизнь эту черту путем того, что корчу из себя умного. Конечно же, я не могу себе этого позволить в кругу маститых ученых, зато в кругу людей, далеких от науки, я с важным видом сажусь заниматься наукой в самый неподходящий момент, приговаривая «Мысль пошла…». Я к тому же сажаю кого-нибудь записывать мои мысли, а сам важно разгуливаю с сигаретой, диктуя и выделяя слова «запятая» или «точка». Хорошо, что у меня нет мобильного телефона, от прикосновения к которому я моментально надуваюсь, как гусь, и начинаю ходить, чеканя шаг и выпячивая локоть руки, удерживающей телефон.

Идеальной атмосферой для такого типа мыслительного процесса является какой-нибудь праздник или день рождения, когда вокруг люди уже веселенькие, а ты вроде бы уж очень умный – наукой занимаешься.

Эту мою черту нельзя в полной мере назвать отрицательной. Например, когда я делаю демонстративные операции за рубежом и много врачей через монитор наблюдают за ходом операций, я не волнуюсь, а, наоборот, оперирую лучше, стараясь придать движениям рук особую элегантность. Честь России, представителем которой я выступаю, в этом случае защищается с некоторым пафосом, но никто не догадывается, что важную роль в этом играет личностное и с дешеватым оттенком качество характера хирурга.

Лучше всего эту мою черту характера знают мои секретари – Гульнара и Татьяна. Они относятся к моим «рисовальным» повадкам философски, памятуя, видимо, принцип – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Ведь именно их чаще всего я засаживаю писать под диктовку, унизительно декламируя «запятая» и придавая значимость ситуации, когда, как говорится, «мысль пошла». После очередного «мозгового штурма» я нередко оправдываюсь перед Гулей и Таней, объясняя все это студенческой привычкой готовиться к занятиям в шумной шестиместной комнате общежития, где я прожил все годы учебы в Медицинском институте. Мы все, втроем, иногда вспоминаем сценарий одного режиссера, который хотел создать фильм обо мне и в котором были написаны такие слова: «…Мулдашев стоит в контровом свете у окна. Тишина. Думает. Потом, резко развернувшись, закрывает дверь и садится писать, приложив руку ко лбу…» – Такого никогда не было, – смеется Гуля. – Кавардак вокруг, шум, телевизор работает… А чтобы в тишине, в контровом свете… – не было.

С тоскою или без тоски взглянув на свое прошлое, я могу констатировать, что тем не менее основные мысли в моей научной карьере возникали именно в такой, до идиотизма ненаучной атмосфере. Так уж Бог дал! Видимо, элементы «рисовального» характера подталкивают мыслительный аппарат к работе.

Татьяна и Гульнара

Был теплый июньский вечер 1999 год, пятница. Справлялся день рождения одной из операционных сестер. Веселые и возбужденные люди то заходили в операционный блок, то начинали танцевать в ординаторской для врачей, то входили ко мне в приемную. Я вроде бы уже начал веселиться со всеми, но отмеченная выше черта подстегнула, и я важно сказал: – Таня, возьми бумагу, пиши, мысль пошла! Начав думать, я поймал себя на том, что никакой мысли не пошло. Я просто стоял и радостно осознавал тот факт, что у меня наконец-то появились хорошие секретари. А вообще, по жизни, мне с секретарями не везло: для одного секретаря – работы слишком много, а приму вторую и третью, обязательно начинают ругаться между собой так, что мне самому приходится мыть чашки и ложки. Гуля же с Таней подружились с первого дня и, по-моему, ни разу не ругались, глубоко уважая и любя друг друга.