Всемирный следопыт, 1928 № 06

Но не было еще случая, чтобы кто-нибудь из охотников-прокаженных перешел запретную границу.

Правда, среди них были двое, которые, не выдержав ссылки, бежали из поселка. Первый побег был совершен благовещенским врачом Опариным. Проказой он заболел внезапно и, не желая заразить свою жену и дочь, сам ушел в поселок прокаженных. Но, не выдержав долгой разлуки с близкими, бежал, выбрав от Николаевска-на-Амуре к Благовещенску, который тоже стоит на Амуре, довольно-таки странный путь. Сначала он оказался в Америке, из Америки попал в Японию, потом переехал в Корею, затем в Китай, и, уже по Китаю доехал до города Сахалина, который стоит как раз напротив Благовещенска, на правой стороне Амура.

Видимых признаков болезни у него не было, и в путешествии он не испытал никакого затруднения. Никто не подумал заподозрить в нем больного проказой. Из Сахалина в один прекрасный день он пробрался в Благовещенск и, таким образом, через пять лет отсутствия, оказался у себя дома.

Но в последнюю минуту ему не повезло. На пороге своего дома он был опознан, схвачен и, не повидав жены и дочери, был немедленно отправлен в поселок прокаженных.

Вторым бежал китаец Ли-Цзи.

Проказа уже успела появиться у него на лбу, его сразу же поймали и возвратили в поселок. Через несколько недель он снова совершил побег и в поселок уже не возвратился. Судьба его осталась для всех загадкой и долгое время мучила поселок. Однако последний из прибывших больных как будто разрешил задачу. Он рассказал, что в Америке изобретен способ излечивания проказы ультра фиолетовыми лучами, и первый, вылеченный поэтому способу, был какой-то китаец, с язвой на лбу.

После этого фантастического сообщения ни один житель поселка не сомневался, что китаец был не кем иным, как их Ли-Цзи.

Когда, после первых дней революции, окрестные жители отказались от кормления прокаженных, для последних это уже не было ударом. Они были подготовлены к этому. Им оставалось только приналечь на свои силы и помнить, что отныне они. сами должны заботиться о себе. Революция дала им право пользоваться Амуром (раньше они не имели права иметь лодок). Кроме того, они разрушили изгородь и захватили клюквенное болото, которое лежало за границей поселка. Раньше прокаженные могли только подходить к изгороди и жадными глазами пожирать крупную ягоду, которая ежегодно пропадала, ибо здоровые боялись даже подходить к этому клюквенному болоту. Однако таежная птица да с первыми заморозками медведь (перед тем как направиться в свою берлогу на зимнюю спячку) — на глазах у прокаженных вдоволь лакомились клюквой.

_{Медведь, перед тем как залечь на зимнюю спячку, вдоволь лакомился спелой клюквой…}

Теперь прокаженные обнули клюквенное поле столбами, и оно осталось за ними. Здоровые на это даже не обратили внимания. Но медведь поступком прокаженных был очень недоволен. Он долгое время ходил около столбов, обнюхивал их, несколько штук сшиб лапой, поворчал. Потом, обойдя вокруг поля, залег между кочек и всю ночь лакомился ягодой. Так он ходил на клюкву до тех пор, пока дядя Степан, самый лучший охотник поселка прокаженных, не уложил его из своего кремневого ружья…

II. Заговор купцов.

На правом берегу Амура, глубоко в тайге и в отрогах Станового хребта, в двух-трех сотнях километров от поселка прокаженных, среди скал, где журча извивался ручей, лепились китайские фанзы[2]). На высоких столбах подле них стояли амбары. Это место русские охотники называли «Китайской Марью», сами же китайцы звали по-своему: «По-ус-сы-хо», что в переводе означало: «земля контрабандистов».

Китайцы переселились сюда с давних пор, пожалуй, еще до появления в крае русских. Постройки их были старые, насчитывавшие несколько десятков лет. Среди них одна была новее, чище и больше, занимал ее Цай-Дунь (хозяин реки), то есть главный управляющий этой местностью, представитель китайской торговой фирмы, которому подвластны были все местные охотники: китайцы, манзы[3]), орочи и гольды.

Эти охотники, по особому условию, в силу которого Цай-Дунь предоставлял им иногда кредит, обязаны были всю добытую ими за сезон пушнину сдавать ему. И тот, кто кредитовался, не имел права назначать свою цену — она диктовалась Цай-Дунем. С непокорными Цай-Дунь жестоко расправлялся. Продажа какой-нибудь беличьей шкурки русскому промышленнику каралась в Китайской Мари отсечением руки, закапыванием живым в землю, продажей охотника или его семьи в «ху-ла-ды»[4]).

Приобретенная таким способом пушнина отправлялась на японских и американских судах в Китай, в склады торговых фирм Харбина. Иногда она шла в Японию или прямо в Америку.

Однажды, после сезона охоты, когда амбары на высоких столбах должны были наполниться дорогими мехами, Цай-Дунь получил от своих агентов неприятное известие. Оно гласило, что манзы, орочи и гольды начали неохотно сдавать им пушнину. Агенты сообщали даже, что среди них появились такие, которые направляются в русские селения и там меняют пушнину по чрезвычайно выгодной цене.