Всемирный следопыт, 1929 № 01

И в самой потаенной извилине мозга у Петра Иваныча почти незаметно для него самого сидела робкая надежда на случай. Горы… Мало ли что может в горах случиться! И вдруг он, Петр Иваныч, спасает кого-нибудь (конечно, лучше всего самое Агничку) от какой-нибудь горной опасности. Спасает, рискуя жизнью и, во всяком случае, выказывая чудеса ловкости, — на манер Гарри Пиля. И тогда… о, тогда…

Поплыли мимо красавца-парохода однообразные берега широкой мутной Оби. Промелькнули Камень, Барнаул. К концу третьих суток Петр Иваныч вместе со всеми пассажирами шарахнулся к правому борту — смотреть, как из-за поросшего кустами мыска широкой струей выходит мутная белесоватая Катунь навстречу синей прозрачной Бии и как их воды, клубами врываясь одна в другую, ведут борьбу за первенство. Ни та, ни другая одолеть не может: равны силы у сестер-соперниц. Постепенно смешиваются их воды, теряется граница; но еще на шестьдесят километров ниже слияния заметно, что у правого берега Оби вода прозрачнее, у левого — мутнее. Справа пришла Бия, слева — Катунь. Вместе — Обь составили.

Посмотрел Петр Иваныч на борьбу бийской и катунской воды, на далекие синие силуэты передовых гор на горизонте; выслушал громогласные пояснения случившегося на пароходе алтаеведа.

Узнал, что подлинные алтайские названия Бии и Катуни — «Бий» и «Катын», (по-русски — «Начальник» и «Хозяйка») и что, стало быть, алтайцы представляют себе их слияние в образе супружества.

А затем пришлось складывать и увязывать вещи: через час пароход причалил к Бийску — конечному пункту пароходного движения. От Бийска до Манжерока сто десять километров колесной дороги. Ямщика Петр Иваныч нашел недорогого, дорога гладкая, пыль ветерком в сторону относит, — не езда, а удовольствие!

В самом Бийске Петр Иваныч переплыл на перевозе Бию; через пятнадцать километров увидел Катунь; еще через двадцать — и через Катунь переправился у первых нависших над перевозом скал. За Катунью дорога лугами и пашнями через большие богатые села. Ближе и ближе придвигаются к Катуни сопки, выше и круче встают они. За длиннейшим селом Ай, вытянувшимся между сопками и Катунью, совсем сузилась Катунская долина, лесом поросла. Немного выше Ая перевоз перекинул Петра Иваныча обратно через Катунь, на землю автономной Ойротии.

Еще двадцать километров красивой горной долиной, с шумной Катунью посередине, с цветистыми лугами и веселыми березняками, с откосами и скалистыми обрывами гор, и вот — тенистый сосновый бор и посреди него Манжерок.

II. Беседы с дедом Егором.

Не высоки у Манжерока горы — не выходят из пределов леса. Как почти везде на Алтае, их северные, теневые склоны поросли лесом и гигантскими, метра в два-три вышиной, травами, а южные, солнечные склоны почти безлесны. Широко расступились горы вокруг Манжерока, дали место и бору, и селу, и вечно шумливой Катуни. На все вкусы: есть простор, есть тень лесная, есть скалы с головоломными по ним тропками. А уж земляники в бору— не переесть!

Снял Петр Иваныч горницу в крестьянской избе (других дачных помещений в Манжероке пока нет), договорился с хозяевами насчет еды, мигом отыскал в небольшом селе Агничку и пристроился к ее компании.

Собралось человек шесть. Гуляли по бору, усердно собирая и поедая землянику. Лазили на окрестные сопки. Однажды отважились штурмовать широкую неуклюжую Синюху, самую высокую возле Манжерока гору, при чем вымокли по пояс в гигантской сырой траве и вдоволь нагляделись на вековечные мшистые лиственницы и пихты, росшие по горным склонам. Ходили за пять километров в небольшую Таллинскую пещеру, где девицы охали, пробираясь на-корточках по низкому проходу, и визжали, цепляясь за наклонное сучковатое бревно, заменяющее перила при крутом подъеме по гладкому камню.

Однако больше всего просиживали у нижнего конца села над порогом Катуни. Пройдя широким руслом мимо села, Катунь резко поворачивает влево и, перегороженная и стиснутая скалами, с глухим, но мощным ревом несколькими бешеными потоками пробивает себе дорогу к следующему спокойному плесу. Манжерокский порог — самый красивый и один из самых опасных в нижнем течении Катуни.

Все было интересно, весело, необычно, иногда трудновато, иногда чуть-чуть жутковато, но спасать кого бы то ни было не представлялось ни малейшей надобности. И с Агничкой дело шло ничуть не лучше, чем в Новосибирске. Скорее наоборот: обилие впечатлений заставляло ее почти совсем упускать из виду Петра Иваныча.

Недели через полторы Петр Иваныч с горя стал даже избегать Агничкину компанию и полюбил уединение, которое охотно разделял с ним старик — отец его домохозяина. Вдвоем они то часами резались в дурачки, то вели бесконечные беседы на немудрые темы крестьянской жизни. И каждый раз, как пробегали по улице вереницы оседланных лошадей без всадников, старик неизменно оживлялся и торопил:

— Ого, паря, опять коней прогнали! Айда скорее на порог, поглядим, как плот пройдет!