Всемирный следопыт, 1929 № 03

Элезеус Гюл да больше не мог владеть собой и внезапно закричал петухом. Это оказалось заразительным. Намдальский рыбак из соседнего бота звонко откликнулся. Довольно далеко на море, раздалось третье «ку-ка-ре-ку». Веселый крик был подхвачен сотнями голосов.

Кое-где возникли споры между рыбаками, у которых перепутались сети.

Ларс целый день не выпускал из рук тяжелого весла, и у него на ладонях натерлись пузыри. Впрочем, он заметил их уже после того, как были расставлены сети и они впотьмах двинулись домой. Приходилось пройти целую милю против течения в боте, нагруженном до краев. И всю эту рыбу, прежде чем перекусить и лечь спать, нужно было еще очистить. Об усталости и думать не приходится, — ведь для того они и на Лафотенах, чтобы ловить рыбу. Ларс чувствовал, как лопались пузыри на руках, как расползалась кожа, как шерстяная рукавица врезалась в голое мясо, но до берега было еще далеко, и нужно было грести. За ними расстилалась темная гладь Вест-фиорда с широкой колонной лунного света, и глухо рокотали волны. Перед ними тянулась Лафотенская стена со снежными вершинами, посеребренными луной, и с каймой желтых огней внизу.

Со всех сторон слышались удары весел. Где-то вдали, в темноте запел нордландец. Канелес Гомон взмахнул веслом и, несмотря на усталость, стал вторить ему.

Зеленые и красные огни проплыли мимо них: шел пароход. Ларс на минуту разжал весло, взять его снова — все равно, что прикоснуться к раскаленному железу. Но окрик отца заставил его без колебания продолжать свое дело.

В бухте стоял неистовый шум вокруг торговых судов, куда за борт бросали рыбу. Те немногие, которые уже успели закончить работу, выпили по рюмке и теперь сидели на скалах, распевая и хохоча во все горло.

У ставерингцев был обычай потрошить рыбу перед тем, как продавать ее. Они вынимали внутренности, отрубали головы, солили икру и убирали ее в бочки. Икру. они продавали весной, когда поднималась цена, а печень отправляли домой и зарабатывали большие деньги, вытапливая из нее жир.

_{У ставерингцев был обычай потрошить рыбу перед тем, как продавать ее…}

И вот приходится среди ночи на прибрежных скалах при свете фонаря вскрывать брюхо бесчисленным рыбам. Погода ясная, но холодно. Нож разрезает горло и живот рыбы. В рукавицах делать эту работу невозможно: кровь и слизь прилипают к пальцам, к ладони и запястью руки и превращаются в лед. Арнта Осена приходится обучать этому делу; малый работает недостаточно быстро; он готов зареветь, так болят у него руки.

Постепенно затих всякий шум. Голубая ночь. Ставерингцы все еще возятся с рыбой…

У Ларса руки и без того представляли из себя открытые раны, а рыба, соленая от морской воды, разъедала их так, что он готов был подпрыгнуть и громко взвыть от боли. Но, к сожалению, он уже не ребенок, а взрослый лафртенскии рыбак.

Ножи продолжали взрезать; печень летит в одну лохань, икра — в другую, внутренности отправляются в море, рыбу схватывают и перебрасывают дальше. Луна отражается в проливах; под ногами одинокого прохожего скрипит снег; становище спит; рыбаки молча потрошат свою добычу.

И только рано утром Криставер крикнул:

— Скорей, Ларс, ставь на огонь котелок для кофе!

Мальчик срывается с места, плохо соображая в чем дело. Тело ломит, кровавые руки распухли. Он на Лафотенах и добывает рыбу!..

Лампа в бараке освещала двенадцать рыбаков; перед каждым дымилось кофе и лежал ломоть хлеба.

Когда, наконец, все поели, Ларс бросился, как был, на койку, не стянув даже сапог, и в ту же минуту заснул…

Ему показалось, что отец тотчас же стал толкать и будить его:

— Вставай скорей! Пора опять на море.

Ларс с трудом продрал глаза:

— Неужели нельзя еще поспать хоть немного?

— Ну, идем же! — говорил отец. — Разве ты не видишь, что все уже в боте? Спать будем, когда рыба уйдет от нас. На, выпей-ка еще кофе.

Мальчик опорожнил чашку, положил в рот кусок хлеба и, покачиваясь спросонья, побрел за отцом, чтобы снова просидеть на веслах целый день.

Потом он узнал, что ему все-таки удалось поспать те несколько часов, когда остальные ездили на торговый пароход, которому продали тысячу четыреста рыб…

Наступили дни, когда Лафотены дрожали как в лихорадке. Погода установилась. В гавани то-и-дело раздавались свистки пароходов — уходили нагруженные доверху торговые суда; на их место приходили другие за рыбой; пловучие жироварки бросали якоря и требовали тресковой печени, а рыбаки каждый вечер возвращались с отмели с переполненными рыбой ботами.

Перед рассветом гаги взлетают вверх и кричат над морем; им издалека отвечают кайры, и лишь позднее встают чайки и плавно взлетают с криком: «A-о!.. A-о!.. Прекрасный день сегодня! Прекрасный день! A-о!.. A-о!..» Между скалами, где ютятся стаи белогрудых морских попугаев и уток, начинается веселый разговор. Светает. В становище на мачте взлетает флаг, и в ту же минуту от берега отделяется отряд ботов и врассыпную разбегается по стальному морю.