Всемирный следопыт, 1931 № 04

Это — завод компании Гольдфильдса. Несколько времени назад на нем работало 10 000 человек. Сейчас — только 900 человек. Заводский двор чист и вымощен не хуже Петровки или Кузнецкого Моста. Мертвая тишина завода поражает слух.

Пересекаем двор. Сверкающая чистота, зацементированные железнодорожные пути, с иголочки новые корпуса — все это восхищает ударников. Первый цех электрический. Небольшое полутемное здание. Машин много, но большинство не работает. Цех снабжает энергией весь завод, обслуживается он одним человеком. Проходим в строительный цех. Мертвая тишина громадного корпуса пугает. Пять исполинских давильных станков покрылись слоем пыли и веснущатой ржавчиной. Бездействуют какие-то громадные станки, тщательно накрытые брезентом. Ударники возмущаются и завидуют:

— Сволочи, сколько сократили народу, а машины гниют!

В дверях к нам подошел старший мастер цеха. Разговорились. Мастер любопытствует:

— Правда ли, что у вас сахар стоит 30 рублей?

Шиман переводит ответ ударников. Мастер расспрашивает нас о нэпе, совхозах, колхозах, потом задает вопрос насчет зарплаты. Ударники кричат наперебой:

— 150! 200! 180! 240!

Лицо мастера расплывается в широкую улыбку.

— А правда у вас ссылают в ссылку и сажают в тюрьмы, если откажешься работать?

Шиман переводит. В ответ раздается дружный смех всей группы. Мастер тоже улыбается и твердит.

— Гут, гут!

Прощаемся и выходим из цеха на маленькую пристань. Речной ветер, пронизывает все тело.

Проходим последний цех — столярный. Здесь та же тишина. Изумляют огромнейшие пылесосы. При выходе из цеха нескольким ребятам удалось поговорить с группой рабочих.

Они завтракали в темном углу кузнечного цеха вокруг давно заброшенного горна. Грязные, истощенные, бледные, они тупо и механически жевали тонкие ломтики колбасы, заедая ее картошкой. Взволнованный и потрясенный этим зрелищем ленинградский ударник — седой старикан Лужин — подошел к сидевшему поодаль старому немецкому рабочему и, трогательно похлопывая товарища по плечу, старался объяснить ему свои переживания. Немец, тоже взволнованный, протянул руку Лужину — и долго руки двух рабочих сжимались в крепком пожатии.

Снова смехотворные вопросы:

— Правда ли, что все вожди Сталиным освобождены от работы? Что рабочим не дают денег и хлеба?

Мы отвечаем и в свою очередь узнаем много интересного. Заработок квалифицированного кузнеца… 50 марок в неделю. Квартира 15 марок, около 7 марок уходит на разные вычеты.

— В общем, хватает на то, чтобы поесть. О капитальных нуждах нечего и думать, — говорит один, высокий кузнец.

— Ему ничего, он социал-демократ, а большинство рабочих получают от 100 до 180 марок в месяц, — неожиданно ввертывает худощавый парнишка.

Вспыхивает спор, но в этот момент подходит чисто одетый немец, вероятно мастер, и просит нас выкатываться из цеха.

Культура публичных домов

Теплый осенний вечер. Парами, через каждые пять ступенек оборачиваясь на усыпанную двигающимися огоньками Эльбу, мы подымаемся на знаменитую лестницу Альтоны. Темные узенькие улички постепенно расширяются и светлеют. Появляются магазины со светящимися витринами, все чаще мелькают авто, велосипеды и трамваи. Низкие дома Альтоны ничем не замечательны и мало чем отличаются от «строительства» какой-нибудь Гончарной улицы на Таганке. В этом районе живут мелкие чиновники и рабочие.

На маленьком мосту высятся столбы с надписями. Это — граница Гамбурга и Альтоны.

Гамбург значительно солиднее и оживленнее. Вереницами проносятся трамваи, мчатся автобусы и авто. Витрины поражают роскошью и эффектным оформлением, магазины завалены разнообразными товарами, но покупателей мало.

— Хоть видит око, да зуб неймет, — говорит Шиман. — Кризис: товара много, а безработных еще больше.

Скоро попадаем в центр города, — он же центр ночных кутежей и разврата — Сан-Паулен. Широкая улица залита миллионами разноцветных огней. Кафе сменяются ресторанами, кабаре, казино, публичными домами, кино-театрами. Отовсюду несутся мотивы фокстрота и чарльстона. Светящиеся сверкающие буквы рекламы бегут, извиваясь вокруг портретов обнаженных балерин и танцовщиц.

Направо от Сан-Паулена начинаются китайские притоны. Темнота, подозрительные типы, шныряющие мимо нас, наводят на мысль: «А не разденут ли здесь?» Следом за китайским кварталом ветвятся в невероятной путанице страшно узкие улицы. Это — центр разврата портовых люмпен-пролетариев: грузчиков, матросов, портовых рабочих. Длинные, в пять шагов шириною, улицы и тротуары, по которым может итти один человек, и то балансируя. Домики в два и три этажа, плотно прижавшись друг к другу, сливаются в один общий дом. Когда мы проходили мимо этого бесконечного дома, «жизнь» здесь уже кипела. Окна первых этажей были раскрыты, и в них красовались женщины, зазывая прохожих и провожая их алчными голодными взглядами.

В гостях у немецких товарищей