Всемирный следопыт, 1931 №05 цвет

Мороз и безлюдье

При выходе из Чебоксар — столицы Чувашской республики — мела пурга. За ночь накидало целые сугробы. Холодный ветер казалось нарочно менял свои направления и дул в лицо, дул в спину, пронизывал насквозь. Ничто не предвещало улучшения погоды. По небу плыли тяжелые облака и снег лез в глаза — в рот — царапал кожу. В этот день мы не встретили ни одного человека. Кому пришло бы в голову бродить в пургу. А деревни от дороги далеко. И мы хорошо знали, что негде обогреться. Приходилось рассчитывать только на свою выдержку, на теплую одежду, на собак. Если бы они отказались бежать, пришлось бы гнать их остолом, силой. Только бы не ночевать в поле.

Затем начались перекаты, сугробы. Иногда казалось, что вот вот скрутит всего мороз. В такие минуты мы ближе прижимались друг к другу и закрывали глаза. Скоро наши лица покрылись сплошной ледяной корой. Она приросла к бровям, соединилась с ледяным припаем мехового малахая, затем складками сползла ко рту, нагромоздилась на подбородке, обсыпалась на грудь и здесь окончательно замерзла на оленьей шкуре.

У собак в этот день были красными языки. Обожгло их ветром. Они больше не глотали по дороге снег, шли низко опустив головы и я видел замерзшие слезы в ресницах, слезы, выбитые ветром из устремленных в снежный буран глаз.

Совершенно окоченевшими, еле двигаясь от холода, мы добрались к вечеру до Сундыря, и долго сидели в избе не шевелясь, не касаясь меховых одежд.

Собаки зарылись в снег и тоже долго не шевелилнсь.

Партизан Селезнев

Под Нижним-Новгородом — город Лысково, где в далекие, далекие времена изготовлялись знаменитые Сундуки. Вот в этом самом Лыскове по окончании гражданской войны и поселился партизан Леонид Павлович Селезнев, в свидетельстве у которого сказано:

«Орденом красного знамени награжден за то, что будучи в октябре 1920 года командирован в качестве командира кавалерийского отряда в район станции Раздорской, он с отрядом численностью в 35 сабель при одном пулемете благодаря личному мужеству и храбрости в короткое время ликвидировал банду, а главаря Свирякина живым доставил в Донобластной военный комиссариат, в город Новочеркасск».

Но не в этом дело. Дело в том, что человек возвратился в тыл без ног. Казалось жизнь для него кончилась. Но встретил он в том же Лыскове архитектора Семенова, который отдал ему щенят своей суки. Селезнев вырастил их, в сани запрег и теперь вышел навстречу нашей упряжке с красным флагом, чтобы приветствовать собак, ибо именно собаки возвратили его вновь к жизни, дали возможность свободно передвигаться и объезжать территорию того завода, который работает в Лыскове под его ведением.

У Селезнева на глазах были слезы.

— Да я все отдам, все отдам за собаку.

И когда снова раздадутся орудийные залпы на фронте, вот на этой же упряжке лысковских собак в первых рядах с пулеметом будет партизан — Леонид Селезнев.

На Москву

Здоровье Дьячкова ухудшалось. В Новгороде он слег. Это ставило под угрозу своевременное выполнение пробега. В Новгороде было решено, что дальше пойдут Юркевич и я. Дьячкова отправили вперед в больницу, в город Владимир.

Собственно с этого момента начинаются настоящие тревоги. Ни Юркевич, ни я не могли бы сказать наперед, станут ли слушать нас завтра собаки.

И мы проснулись раньше обычного. Крикнули «эйно».

Но ни одна собака не подняла даже морду. Лишь Волчок привстал и потянулся ко мне. Глаза его говорили: — в чем дело? Он, видимо, разбирался и никак не мог понять, почему каюром стал я.

Тут снова крикнули «эйно». Собаки переглянулись и снова спрятали головы под свои хвосты. Однако, положение диктовало нам необходимость принимать какие-то решительные меры.

Стараясь возможно громче кричать и умышленно создавая суетню и панику, с расчетом что она должна передаться собакам, мы вытянули на снег нарты, разложили упряжь и не дав опомнитья Белогрудому, Двоеглазому, Красному и другим, неистово крича «эйно! эйно! Вперед!» — потащили всех к алыкам, затем дали порку и… тронулись.

На первом же повороте оба оказались в снегу. Если бы в этот момент мы не напрягли сил и с риском сломать себе головы, не попытались бы на ходу забраться в нарты, я уверен, что собаки перестали бы нас уважать и уж, конечно, думать о том, что они будут повиноваться, было бы по меньшей мере легкомысленно.

Без Дьячкова прошли 230 километров. И упряжка благополучно прибыла к последнему пункту остановки — к городу Владимиру.

Теперь оставалось недолго. Цифры километров уменьшались по 10–15 с каждым часом. 18 марта перед нами была столица — шумевшая и грохотавшая в дыму заводских труб. Мы передали центральному совету ОСО-Авиахима тот красный флаг, который пронесли 2300 километров от Урала к Москве.