Всемирный светильник. Преподобный Серафим Саровский

И он так любил монастырь и монашеское житие, что решительно никогда даже в помысле не пожалел о мире и не пожелал воротиться назад. Когда та же сестра Прасковья задумала по малодушию оставить Дивеевскую обитель, батюшка, прозрев это духом, вызвал ее к себе в пустыньку, стал утешать ее и стал в назидание рассказывать ей о самом себе и о своей жизни в монастыре. А в конце прибавил:

— Я, матушка, всю монастырскую жизнь прошел и никогда, ниже мыслью не выходил из монастыря.

«В продолжение рассказа, — передавала потом сестра, — все мои мысли понемногу успокоились, а когда батюшка кончил, так я почувствовала такое утешение, как будто больной член отрезан прочь ножом».

Дальше мы увидим, с какою любовью относился преподобный к своим «сиротам» дивеевским, с какою нежностью говорил он о них и посторонним. За них пришлось много вытерпеть батюшке.

«Вот и приходят ко мне, матушка, — свидетельствует сестра Ксения Васильевна в своих записях, — и ропщут на убогого Серафима, что исполняет приказания Божией Матери. Вот, матушка, я им и раскрыл в прологе из Жития-то Василия Великого, как блазнились на брата его Петра; а святитель-то Василий и показал им неправду блазнения их да силу-то Божию. И говорю: “А у моих-то девушек в церкви целый сонм Ангелов и все Силы Небесные соприсутствуют!” Они, матушка, и отступили от меня посрамленные. Так-то вот, радость моя, недовольны на убогого Серафима; жалуются, зачем он исполняет приказания Царицы Небесной».

Умилительнейший разговор о любви к монахиням передает старица Мария Васильевна Никашина.

«Быв замужем, еще мирскою, с мужем бывали мы у батюшки Серафима. Раз спрашивает:

— Видала ли ты Дивеево и моих там девушек, матушка?

— Видала, — говорю, — батюшка.

— А видала ли ты пчелок, матушка? — опять спросил он.

— Как, — говорю, — не видать, видала, батюшка.

— Ну, вот, — говорит, — матушка, ведь пчелки-то все кругом матки вьются, а матка от них — никуда. Так вот точно и Дивеевские мои девушки, равно как пчелки, всегда с Божией Матерью будут.

— Ах! — воскликнула я. — Как хорошо всегда так-то быть, батюшка. — Да и думаю: зачем это я замуж-то вышла?

— Нет, матушка, не думай так, что ты думаешь, — тут же на мои мысли и отвечает он. — Моим девушкам не завидуй. Нехорошо. Зачем завидовать им? Ведь и вдовам-то там хорошо же, матушка! И вдовам хорошо! Ведь и они там же будут! Анну-то Пророчицу знаешь, читала? Ведь вот вдова была, а какая, матушка!

После эта раба Божия овдовела и поступила в желанный Дивеев.

Но, любя монашество, преподобный имел в виду истинных монахов и монахинь, которые принимали иночество не по чему-либо иному, как только по любви к Богу, ради спасения души своей; и притом, если иноческий путь проходится ими не внешне только, а с благими благодатными последствиями. В этом смысле замечателен случай с одним семинаристом.

«В молодости моей, — записал он впоследствии, — перед окончанием семинарскаго курса в 1827 году, я жил в августе месяце по приказанию старца Серафима в Саровской пустыни до трех недель. Думал о монашестве.

Однажды батюшка обратился ко мне с вопросом:

— Зачем ты хочешь идти в монахи? Вероятно, ты гнушаешься брака?

Я на это отвечал:

— О святом таинстве Брака я никогда не имел худых мыслей, а желал бы идти в монахи с тою целью, чтобы удобнее служить Господу.

После сего старец сказал:

— Благословен путь твой! Но смотри: напиши следующие слова мои не на бумаге, а на сердце: учись умной, сердечной молитве... Одна молитва внешняя недостаточна. Бог внемлет уму, а потому те монахи, кои не соединяют внешнюю молитву с внутренней, не монахи, а черные головешки! Помни, что истинная монашеская мантия есть радушное перенесение клеветы и напраслины: нет скорбей, нет и спасения».

Впоследствии юноша постригся в монахи с именем Никона и кончил жизнь свою архимандритом Балаклавского монастыря в Крыму.

Многие просили у батюшки благословения удаляться для спасения души на Святую Гору Афон, но он советовал спасаться в Православной России.

— Там очень трудно, — говорил он, — невыносимо скучно... Если мы (монахи) здесь плачем, то туда идти — для стократного плача, а если мы здесь не плачем, то и думать нечего о святой обители.

Кто достойно и по воле Божией принимает монашество, тому везде открывается великая благодать. Вот как радостно говорил преподобный о постриге Елене Васильевне Мантуровой, сравнивая его в земном порядке с браком, этим наиболее торжественным и счастливым моментом человеческой жизни.

— Теперь, радость моя, — сказал ей отец Серафим, вызвав из Дивеева в пустыньку, — пора уж тебе и с Женихом обручиться.

Елена Васильевна, испуганная, зарыдала и воскликнула:

— Не хочу я замуж, батюшка!