Всемогущий

Пока Егор насыщался, она потихоньку потягивала вино и смотрела на него, не докучая расспросами и вообще словно бы существуя на изрядном удалении от этой комнаты. Но Егор все время чувствовал на себе ее взгляд – изучающий, несколько удивленный, – и его радовал этот взгляд, как радовал вкус токайского, еда и вид огромного города из окон его вознесенного под облака жилища. Давно ему не было так хорошо, и он подумал, что четверть года – не слишком большая цена за то, чтобы почувствовать острую радость бытия и заново оценить то, что на время перестало приносить удовольствие и превратилось лишь в досадный привесок к великой миссии, назначение которой было для него тайной за семью печатями. Парадокс, но он, человек, превыше всего ценящий ясность цели и логическое обоснование всех своих поступков, целых три месяца блуждал в потемках, доверившись первому встречному и начисто удалив себя из числа вершителей своей судьбы.

Но теперь этому пришел конец, и, сознавая это, Егор с тем большим удовольствием пил вино, дающее, по верному замечанию Жанны, ощущение праздника, и глотал мясо, будя в себе то полузабытое, что некогда составляло основу его существа. И взгляд его все дольше задерживался на ногах Жанны, одетой в короткий шелковый халатик, и ее губах, всегда таких пухлых, как будто она только что проснулась.

– Вкусно? – спросила Жанна.

– У, – промычал Егор с набитым ртом. – Обалденно!

Его студенческая похвала вызвала у нее улыбку.

– Я рада.

Он вытер губы, отложил салфетку.

– Огромное спасибо. Давно я так не ел.

Жанна ответила лишь движением век, пряча лицо за бокалом.

Егор вдруг высоко поднял свой.

– Хочу выпить за тебя, моего ангела-хранителя!

Вино отуманило голову, и он бросал слова все с той же студенческой легкостью, не слишком вдумываясь в их значение, а лишь отдавая должное их уместности и созвучности его внутреннему настрою.

– А я – за тебя, – отозвалась Жанна.

– Давай, – засмеялся Егор.

Он допил бокал до дна и вылил в него остатки вина из бутылки.

– Можно узнать, какой у тебя праздник? – спросила Жанна.

– Можно, – кивнул Егор. – Освобождение!

Он значительно посмотрел на Жанну, ожидая, какой эффект произведет в ней это заявление. Но Жанна лишь поставила недопитый бокал и улыбнулась.

– Никогда не могу понять, – признался Егор, – о чем ты думаешь?

– О тебе, – коротко ответила Жанна.

– Да? И что же ты обо мне думаешь?

– Думаю, что после этого бокала ты уснешь в кресле, – сказала она.

Егор взглянул на бокал и поставил его на стол. Он не мог оторвать глаз от ее дрожащего горла, раздвинутых губ и полоски ровных, белых зубов за ними.

– Ошибаешься, – слегка утрированно шевеля ноздрями, сказал он. – На этот вечер у меня совсем другие планы.

– Какие же? – поинтересовалась Жанна невинно.

Он вдруг так резко подался к ней, что она взвизгнула.

– А ты догадайся!

– Егор! – воскликнула Жанна.

Но он уже обхватил ее тело, такое тонкое на вид и такое полновесное, зрелое на ощупь, вскинул на руки и, зарываясь ей губами в шею, в раскрывшуюся ложбинку грудей, в смеющийся рот, в живот, в сильные гладкие бедра, понес в спальню.

Западня

Егор уже подъезжал к месту, когда обычный, полный безалаберной жизнерадостности треп радиоведущего был прерван экстренным сообщением.

– Как только что мы узнали, – торопливо и жадно, словно только он один имел право на эту весть, затараторил новостной редактор, – примерно полчаса назад автомобиль, в котором находились известный хоккеист Валерий Храмов и его жена, попал в аварию. Оба пассажира погибли. По предварительным данным, автомобиль направлялся на дачу спортсмена. За рулем находилась его жена. По всей видимости, она не справилась с управлением, и автомобиль марки «Мерседес» на полной скорости вылетел с шоссе и врезался в столб…

Толчком пальца Егор выключил радио и съехал на обочину, сам едва не получив удар от идущей сзади машины, давшей ему вслед долгий негодующий гудок.

Какое-то время он сидел без движения, тяжело дыша и не слыша своего дыхания.

«Я ведь его предупреждал, – билась в его голове одинокая и жалкая, как пойманная птица, мысль. – Я ведь его предупреждал…»

Он почувствовал, что задыхается, и открыл окно до упора.

Мимо катил поток машин, сверкая равнодушным металлом, гремя музыкой, ревя моторами.