Всемуко Путенабо

Слова едва прорываются сквозь кровь и крошево во рту.

— Вот и молодец, — голос спереди не принимает в расчет последнюю оговорку: если потребуется, жертва расскажет и то, что не собиралась. Дело только в подходе. — Говори. Где Горский?

— Не знаю.

Он хрипит и задыхается.

Кулак опускается где-то вне видимости и страстно встречается с почкой. Кирилл сгибается, его разгибают обратно.

— Ответ неправильный. Начнем еще раз с другого конца. Где деньги?

— — —

«Если хочешь быть любимым — люби». Сенека. Девиз на все времена.

Он любит. Ох, как любит. Забыв обо всем. Забыв о ядовитой химере по имени свобода. Теряя мысль и останавливаясь на полуслове. Теряя деньги. Много денег. Пусть. Это стоит всего.

Его фея. Сказочное трепетное создание. Божество.

Он смотрит на нее. Конец света. Гибель Помпеи. Она обнажена. Она так естественна, так органична. Разум падает к ногам, чтобы стелиться под статными ножками. Чтобы быть ковриком, который обнимает маленькие ступни. Быть одеждой, принимающей ее в свое махровое нутро. Быть лучом, путешествующим по совершенным вершинам, предвзгорьям и пещерам…

Еще немного подождать.

Терпение горько, но его плод сладок, сказал Руссо. В точку.

Любовь всегда обещает несбыточное и заставляет верить в невозможное. Оскар Уайльд. Отлично.

Или вот еще:

«И неожиданно что-то вкусно взболтнет в кастрюле в фартучке, который так обнимает ее своими ленточками, что каждый мужчина на его месте висел бы, свесив голову, обжигая спину, и молчал, принимая на себя все пятна и удары… Красивая женщина пройдет по столам, не опрокинув бокалы, и опустит взгляд, под который ты ляжешь. У нее нет хозяина, а есть болельщики и гурманы…» — Михаил Жванецкий, «Красивая женщина».

Вот и с ней так. Божественная…

Болельщик и гурман. Идеальное определение.

Веб-камера показывает в реальном времени. Он долго смотрит на экран. На нее. Когда становится совсем невыносимо, переключает. Картинка сменяется. В еще более тесной клетке томится другой.

Совсем недолго осталось.

— — —

— Нельзя! — Лиза бешено вращает глазами и вновь бросается в комнату.

— Стоять!

Могучий рывок возвращает ее в холод площадки.

— Мне нужно одеться.

— Придется подождать.

Полицейский звонит в квартиру справа. После долгого ожидания там заметно какое-то движение, дверной глазок сначала вспыхивает зажегшимся светом, затем темнеет от разглядывающего изнутри глаза.

— Здравствуйте, — громко говорит полицейский. — Это ваши соседки?

Он показывает на Лизу и Кристину.

Дверь чуть приотворяется, из щели выглядывает недовольное мужское лицо:

— С их слов — да.

— Как это?

— Только что познакомились.

— Значит, раньше вы их не видели?

— Я здесь бывала часто! — с пылом вклинивается Лиза.

— Не видел, — качает головой сосед.

Морщины на лбу полицейского выстраиваются колоннами.

Лиза ощущает себя посетительницей бани, словно из парилки женского отделения вдруг попала в мужскую раздевалку. Ее обступили, на нее глазеют, а она, замерзшая и испуганная, никак не найдет выхода. Обнаженной на морозе и в компании мужиков хорошо себя чувствует только Венера Милосская, да и то лишь потому, что мраморная. Даже Кристине лучше, у нее есть платье и сапоги.

Сосед добавляет:

— Извините, но если это все, то мне рано на работу.

Дверь справа захлопывается без ожидания ответа. Полицейский даже не успевает сказать, что завтра воскресенье. Его взгляд возвращается на Лизу:

— Разрешение на травматическое оружие?

— Есть. Принести?

— Из квартиры?

— Откуда, по-вашему, еще могу достать?

Ее язвительность воспринимается как достойный мужской юмор, но кроме улыбок вызывает дополнительное и уже совершенно неприкрытое разглядывание предмета вопроса.

— Из квартиры нельзя, — сообщают ей.

— Почему?

— Потому что, не являясь хозяйкой, вы пытались проникнуть внутрь с помощью взлома, а представителя власти внутрь не пускаете.

— Это мое право. Защищаю свою личную жизнь.

— А мы защищаем закон. Придется звать понятых и производить осмотр официально.

— По-вашему, я пришла сюда в таком виде, чтобы ломать чужую дверь? — взывает Лиза к железной логике собравшихся.

Железной называют мужскую логику, которая как бы является антиподом нелогичной женской.

Попытка проваливается. Судя по лицам стражей порядка, они допускают, что возможная преступница вполне способна разыграть столь хитрую комбинацию. Именно для того, чтобы надавить на чувства и инстинкты. Но твердые взоры полицейских сообщают, что именно с ними такой финт не пройдет.

Батарея центрального отопления на лестничной клетке имеется, но не спасает. Кристина и Лиза жмутся друг к другу. Жалобный взор с указанием на открытое теплое помещение натыкается на ехидное разведение руками.

Стоящий сзади молодой сержант не выдерживает, снимает форменную куртку и накидывает на плечи слившихся воедино Лизы и Кристины.

— Осмотр — не прихоть, — объясняет он им поведение начальства. — Без этого никак.

— Вдруг там труп? — добавляет старший.

— Может, пригласим служивых на чай? — шепотом интересуется Кристина.

— Леонид, — кратко ответствует Лиза.

Кристина бледнеет. И это при том, что и так белая. Это что же нужно было представить, чтобы настолько проняло?